Ну и пусть себе на здоровье надрывают. Евреям никогда не угодишь. Они и Богом недовольны. А вывеска Банквечеру даже во сне снилась. Жаль только, что не все, что снится, можно назавтра внести в дом или повесить над входной дверью.
Однако реб Гедалье заботила не столько смена вывески, сколько отсутствие подмастерья Юозаса, который словно сквозь землю провалился. Вряд ли – даже с помощью трудолюбивой Рейзл – ему удастся в обещанные сроки выполнить все заказы. Привыкший держать слово Банквечер вставал ни свет ни заря, садился за швейную машинку и, не давая себе роздыху, строчил до позднего вечера, а иногда и до глубокой ночи.
В такую июньскую ночь, перед самым рассветом, мурлыкая себе под нос единственную заученную в незапамятные времена своего ученичества песенку, реб Гедалье на неразлучном и объезженном «Зингере» незаметно въехал в свою вторую по счету мировую войну. Правда, ни гул самолетов, ни разрывы бомб и стрекот зениток не заставили его отвлечься от шитья, подойти к окну и взглянуть на небо. Истинный мастер, уверял Банквечер, должен смотреть не на небо, а на материал. Портной – на сукно, сапожник – на кожу, гончар – на глину…
– Маневры, – сказал он самому себе и продолжал спокойно нажимать на педаль, и только тогда, когда у него за спиной, шурша ночными туфлями, как привидение, выросла испуганная Рейзеле, он обернулся.
– Слышал?
– Слышал.
– Кажется, это немцы, – прошептала она.
– Немцы? – удивился Банквечер, и его нога вдруг примерзла к педали. – Ты не ошибаешься? Похоже на маневры.
– Это не маневры, – в сердцах повторила дочь. – Я собственными глазами видела, как низко над костелом пролетел самолет с крестами на крыльях, сделал круг и улетел… Это, папа, война. Одно счастье, что Арон в Москве.
– А что это, доченька, за счастье? Мы с твоей мамой врозь никуда не ездили, тридцать с лишним лет всегда были вместе. Куда я, туда и она, куда она, туда и я. – Он поднялся со стула и, как в детстве, погладил дочь по кудрям.
Рейзл смутилась, помолчала и добавила:
– Хорошо, что ее нет с нами, и… – Она неожиданно запнулась.
– Ну чего замолкла? Кого ты еще имеешь в виду?
– Моего сыночка Эфраима, да не покарает Господь меня за мои кощунственные слова. Над ними уже никто, папочка, не надругается.