– Ты шей, шей! – не глядя на Рахмиэла, тихо произнес пришелец. – Я только напиться зашел… Где у тебя вода?
– В ведре, – выдохнул Рахмиэл и оторвал от сермяги иголку.
– Ты шей, шей, – снова сказал человек в ермолке и так же неспешно, как вошел, направился в прихожую.
Пока он туда ходил, Рахмиэл затянул сползающие подштанники пожелтевшей тесемкой и на всякий случай прикрыл шапчонкой вспотевшую голову.
– Вода зацвела. Пойду к реке и принесу свежую.
Пришелец стоял перед Рахмиэлом с ведром в руке, и старик еще больше растерялся.
– Зачем же ты сразу к реке не пошел? – прошамкал он.
– Тебе этого не понять, – любезно объяснил человек в ермолке и, позвякивая ведром, вышел из хаты.
От этого позвякивания Рахмиэл вспотел пуще прежнего, выскользнул во двор и долго смотрел вслед удаляющемуся пришельцу. Ему вдруг – непонятно почему – захотелось, чтобы человек в ермолке потопил ведро и никогда не вернулся.
Но пришелец вернулся, поставил у ног Рахмиэла ведро и молвил:
– Пей!
Рахмиэл медлил. Что-то его сковывало – то ли туго затянутые подштанники, то ли взгляд человека в ермолке, пристальный, полный равнодушного сострадания, то ли нахлынувшие вдруг воспоминания о мальчонке в картузе и пиджаке без пуговиц и подкладки.
– Пей, – повторил незнакомец.
Рахмиэл нагнулся, сунул голову в воду, и возникшие в его задубевшем мозгу видения расплескались, размылись, растаяли. Теперь с его лица, заросшего белесой свиной щетиной, струился не пот, а текла речная вода, такая понятная, такая свойская, что и дышалось легче.
– Хорошо? – спросил пришелец.
– Угу! – буркнул Рахмиэл. – Спасибо.
– Спасибо надо говорить не мне, а реке. Ты хоть когда-нибудь сказал ей спасибо?
– Нет, – опешил Рахмиэл.
– Почему?
– Никто не говорит, – пролопотал сторож.
– А ты пойди и скажи. И будешь первым в местечке.
– Засмеют, – возразил Рахмиэл, защищаясь от слов человека в ермолке. – Обзовут сумасшедшим.
– А по-твоему, лучше быть как все, чем сумасшедшим?
– Лучше – как все.
– Даже когда все сумасшедшие?
– У меня три курочки и петух, – взмолился Рахмиэл. – И картошка прошлогодняя… Может, говорю, отварить чугунок?.. Я быстро…
Рахмиэл по себе – да и не только по себе – знал: когда ешь, ни о чем не думаешь. Еда, если ее много и если вкусная, – лучшее спасение от всяких там мыслей. Как ни мудра голова, а куда ей до желудка. Желудок всегда берет верх. По правде говоря, Бог допустил оплошность – дал человеку два уха и два глаза и только один желудок. Его можно чем угодно набить – картошкой, яйцами, редькой. Хуже, когда голодна голова, – ничем ее не набьешь.
С тех пор как умерли жена и дети, а пасынка Арона забрали в рекруты, Рахмиэлова голова все время требовала какой-то пищи. Он пытался насытить ее забвением, но она все равно