Командирский вагон, неприметный, дополнительная броня сбоку прикручена, колеса увешаны щитами. Вооружение, кажется спарка «Максимов» наверху, окна, шторы, труба печная дымок уютный пускает. Командование красное там сидит, наверное, с утра чаёк, кофеёк, а кто водочку с похмелья, понемногу конечно, чтоб запаха не было. Курят. Греют завтраки. В окнах никто не мелькает. И вообще вокруг никого, караулы у леса не выставлены. Смело ведут себя большевики. Уверенно. Значит, у них и причины на то есть. Значит, они вокруг хозяевами себя чувствуют, всё здесь только им теперь принадлежит. А он чужой на этой территории. Тогда и некуда бежать получается. Только прятаться, хорониться остается.
Что же он стоит не едет, около получаса прошло. Холодно лежать. Но не отползает Докучаев, хоть и замёрз, ведёт боевое наблюдение. За это время увидел только пару красноармейцев: один прошёл без винтовки с охапкой дров по платформе вдоль командирского вагона и сложил их, по-видимому, около входа, так сказать принес. Другой со скрипом приоткрыл в соседнем вагоне маленькую полукруглую дверцу, пару раз затянулся папиросой, выкинул окурок, крякнув, высморкался, вытер рукой большие усы, затем – руку о грязную тельняшку и с грохотом ту дверцу обратно запер.
Почуял, пахнуло табаком-самосадом, крепкий, хороший табачок. Опять потекла во рту слюна, и вскружило голову то ли от тачного запаха, то ли от голода. Третьи сутки не куривший голодный Докучаев разозлился, решил всё, хватит, уйдет поезд, ворвётся на станцию, а там, на запад, к Украине.
Послышался щелчок, а затем что-то лязгнуло под штабным вагоном. Он пригнулся, глядит, под вагоном что-то показалось, будто повисло, качнулось чуть-чуть, толком не разглядеть. Нога, вторая, по лесенке будто. Человек спустился и на четвереньках пополз по шпалам. Потихоньку аккуратно высунулся и огляделся по сторонам. Затем вылез, встал и, ухватившись за ограждение, ловко взобрался на боковую платформу вагона, где спокойно,