– Ты только дойди до рояля и встань в выемке инструмента, как это делают певцы. Остальное я беру на себя.
Увидев, что нет другого выхода (зал настойчиво аплодировал, а сцена пуста), оба встали, прошли через зал и забрались на сцену. Лентулов сел за рояль, а Александр Александрович, при всей своей тогдашней робости и провинциальности, встал у инструмента и даже гордо поднял свою красивую голову. Лентулов с невероятным шиком сделал несколько глиссандо по всей клавиатуре так громко, что из-за кулис неожиданно выскочил Кошевский и, увидя непрошеных гостей, вытурил их со сцены, которую они покинули без боя и тут же ушли, не заплатив за ужин и считая, что все обошлось как нельзя лучше. (Работы обоих художников сейчас можно увидеть в Третьяковке, где выставляются картины художников 20-х годов, группы «Бубновый валет».)
Программы в «Нерыдае» менялись. Был страшно смешной первый шумовой оркестр. Появилась новая страница – «Эпитафии». Она звучала торжественно и смешно:
Здесь начинается новая в нашем театре страница,
На которой похоронены самые замечательные лица.
Они не умирали, но всякое может случиться,
И тогда эпитафии наши должны пригодиться.
Эпитафий было много, в каждой программе – новые. Например:
Здесь помещается урна
Фореггера фон Грайфентурна,
Который хотя жил халтурно,
Но к лошадям относился недурно.
(В театре, которым руководил Фореггер, – он назывался «Мастфор», мастерская Фореггера, – шел спектакль «Хорошее отношение к лошадям».)
А о самом Кошевском пели так:
Постой, прохожий, и пойми,
И основательно прочувствуй:
Кошевский здесь полег костьми
За это самое искусство.
Он умер, проронив слова:
«Я сделал все-таки немало…»
Недаром целая Москва
Над этим гробом «НЕРЫДАЛА».
Этот номер программы имел успех, его все ждали и долго потом весело распевали на похоронный мотив новые эпитафии. Пока, однако, никто не собирался ни умирать, ни даже переходить в другие театры. Но уже скоро уйдет к Мейерхольду Игорь Ильинский и засверкает там, как новая звезда. И он, и Бабанова осветят весь театральный небосклон, и будут они сиять ярко и долго.
Когда теперь я смотрю все передачи Игоря Владимировича и всматриваюсь в знакомые черты, измененные временем, я каждый раз с новым интересом слушаю его суждения или рассказы о театральных событиях сегодняшних или давних лет. Он говорит о Маяковском, Мейерхольде словами всегда скупыми и сдержанными, но полными смысла и значения, и мне радостно убеждаться, что актер смог так пронести через всю жизнь свои достоинство и талант, даря его щедро людям и от этого заряжаясь на дальнейший путь, как аккумулятор, снова и снова.
А я рада, что помню, как вечером мы сидели в Жургазе. Был такой маленький ресторан в глубине, у особняка, в котором помещалось