Как ни удивительно, эта четырехмерность совпадает с четырехмерностью японской лирики. Правда, при этом поражает скорее общий эмоционально-эстетический настрой, за которым угадываются и различия. Однако общность одного, грустно-минорного настроя сильно превалирует над различиями. Возникает даже опасение, что минорность действует уж слишком унифицирующим образом, грусть является неким психологическим тормозом в «позитивной поляризации» (по П. А. Сорокину), или различении без противопоставления разных типов творческих индивидуальностей, что этот настрой мешает развитию творческого дерзания японцев, смелого поиска новых идей…
Эти сомнения особенно усиливаются тогда, когда эта система настроений может быть достаточно определенно психологически отождествлена с женски-буддистским мироощущением, т. е. отнесена к одному из четырех типов творческой ориентации и творческих потенциалов. «Оборотная» сторона такой локализации – недоучет специфики, а значит, – и недоразвитие неженских творческих потенций остальных трех поло-возрастных групп населения Японии. Особенно мужского и умудренного творческих потенциалов, получивших большее развитие в иных регионах мира.
Именно поэтому и тем ценнее малейшие намеки на установление хоть каких-то различий характера творческих устремлений, – что и должно позволить более полно развить специфику каждого из типов творчества = творческих индивидуальностей, а на этой основе – и вообще каждой особенной в своем роде творческой уникальности. Парадоксальность, экзотичность, экологичность японской лирики = логики выражают сокровенную суть японской души: детски-доверчивой по отношению к Природе и по-женски печальной и сострадающей к ней. Эти чувства в нашем, бессердечно-жестоком