Анжела обижалась на Аскольда, думая, что он просто хочет от неё отдохнуть, она его раздражает, но ему надо было посидеть и подумать. Он был неотъемлемой частью созданного им мира с множеством птиц и животных, каждая мелочь оживала там, играла свою роль как в мультфильмах Миядзаки. Каждый день, выходя из дома, он видел микромир – шмеля на кончике цветка в клумбе, капельку росы на листке, наблюдал, как ворона тащит в клюве какую-то круглую деталь и пытается её расклевать, думая, что это орех. Он собирал все эти моменты – и они были преддверием в его сложный мир, который он строил много лет. Это был своеобразный ковчег, где он прятался от тревог, неурядиц и несовершенств реальности.
Жена не понимала, почему он такой тихий. Когда он уходил, она включала музыку в комнате. Она слушала метал-группы.
– Ты, наверно, не воспринимаешь такое музло, которое я слушаю. Это же трэш, – как-то сказала она.
– Я вообще не люблю музыку. Слушай её в наушниках, пожалуйста, – ответил он.
– А я устала от тишины. Когда я жила с отцом, там было не так тихо. Ты постоянно молчишь. Ты постоянно мрачный. Я не могу так…
Он болезненно взглянул на неё. Музыку он слушал только в такие моменты своей жизни, когда заживлял травмы, принимал её как лекарство, микстуру, – а разве нравится просто так пить эту микстуру, не заболев ничем? Может быть, есть где-то и такие любители, но он был не в их числе. У него был свой плейлист на такие случаи, разностильный, музыка под настроение, песни с осмысленными текстами… Одну композицию он вообще услышал в мультфильме про андерсеновскую девочку со спичками, которая помогала ему переживать боль, она была созвучна с его состоянием, сочувствовала ему, пока не кончалась композиция, – и тогда можно было включить её заново, слушать… и дышать этой музыкой.
Из всего того, что слушала жена, он выбрал два направления – фолк и депрессивный блэк-метал, – жена пугала его, что если слушать последнее, то можно, как она выражалась, "уехать кукухой". Нет, ничего такого ему не хотелось. Просто в каждой этой композиции кружили стаи чëрных воронов, а на пустыре сидел какой-то мрачный подросток в чёрном капюшоне, смотрел вдаль остекленевшими глазами.
Ему всегда казалось, что он не дотягивает до какого-то особенного осознания музыки – она для него была явно не тем, чем являлась для его жены и для всего остального мира, когда "вся жизнь под музыку". Он с трудом представлял, как это – вычеркнуть из мира все звуки, пение птиц, карканье вороны, ор дерущихся котов, перебранку таксистов, звон трамваев,