– Приехали! – шепотом сказал санитар. – Конечная, просим освободить вагоны!
В большом помещении было темно, только далеко в стороне под потолком светила лампочка вполнакала в самодельном жестяном абажуре. И в этом неверном слабом свете я разглядела столы, прикрытые белыми простынями. Простыни были короткие, столы тоже, так что торчали голые ноги, и у некоторых были привешены к большому пальцу картонные бирки. Мне стало жутко.
– Полезай сюда! – Вова кивнул на ближайший стол, соседний с ним был занят огромным, как гора, телом. – Раздевать я тебя не буду, Кондратьевне скажу, что все тип-топ, она не придет проверять. А уж если придет, то сама с ней разбирайся, мы ни при чем…
Я покосилась на фиолетовые босые ноги на соседнем столе и совсем пала духом.
– Поздно пить боржоми, – наставительно сказал Вова, – когда почки отвалились. Раньше надо было думать, во что вляпалась. Ну, бывай, не поминай лихом.
Он прикрыл меня простыней и вышел, прихватив одеяло, поскольку оно подотчетное, и Васильич с него голову снимет, если казенная вещь пропадет.
Еще некоторое время был слышен гогот Николаши, потом хлопнула дверь, видимо, санитары отправились продолжать трудовую вахту. Я было забеспокоилась, что теперь Кондратьевна явится проверять покойницкую, но никого не было. И то правда – кому охота по собственной воле лишний раз на покойников смотреть?
Лежать на столе было жестко и унизительно, и я села, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. Было холодно. Температура, конечно, не минусовая, но все же морозцем пробирает. Может быть, побегать между столами? Нет – страшно. Я повертела головой, стараясь не глазеть лишний раз на покойников, чтобы не расстраиваться. На противоположной стене я заметила часы. Вот интересно, для кого они здесь висят и показывают время? Покойникам-то спешить некуда. Мне, кстати, тоже, потому что если часы не врут, показывая четверть второго, то сидеть мне тут осталось… шесть часов сорок пять минут. В восемь утра придут сотрудники, раскроют все двери, можно будет выскочить незаметно. Если, конечно, я доживу до утра в таком холоде.
Делать было совершенно нечего, было зябко и пахло какой-то химической гадостью, кажется, формалином. Я понятия не имела, что это такое, но, наверное, это он и есть.
Мозги мои еще не совсем смерзлись, напротив, от холода я окончательно протрезвела, и теперь в голове появились совсем неутешительные мысли. В основном душу мою тревожили два вопроса: что я тут делаю и для какого беса мне это нужно? И еще вопрос: как же я дошла до жизни такой?
Это же надо такое придумать – сама, по собственной воле я очутилась в покойницкой! И теперь могу:
а) простудиться и заболеть воспалением легких;
б) умереть от разрыва сердца, если какой-либо из покойников пошевелится;
в) просто