Там, на аллее Героев чеченской войны в воинской части, за высоким забором, недалеко от дома, Платон стоял в карауле, когда учился в школе.
Ему сейчас столько лет, сколько было тем воинам, когда они погибли. Их дети выросли разъехались, вдовы постарели, и школьники военного городка теперь стояли в карауле два раза в год: в день, когда Екатерина Вторая подписала указ, что городу быть, и Девятого мая.
Холодный воздух царапал трахею. Сердце как мотор на пределе. Может, оттого, что на груди лежал, прижимаясь всем толстым телом, кот Бонифаций – знак респектабельности. Кот в этом доме всегда сытый. Хозяин не скупится. Ирма, юная подружка, экономит свои деньги на школьные завтраки, чтобы купить коту дорогой корм. От щедрот отчима, когда он был жив, тоже немного доставалось, она покупала шампанское и приходила в гости. Только пьют и разговаривают, – ее несовершеннолетие хранит девственность. Не современно, но в этом доме чтят уголовный кодекс.
Платон, известный как Плот, – псевдоним по наследству: от отца и старшего брата по фамилии Платоновы, – лежал на кровати без матраца. Под телом пуховик, прикрыт простынёй с синими цветами.
Псевдоним ему не соответствовал, он ничего не сплавлял, сил маловато, но зато был энергичным, подвижным. Неподвижных барабанщиков не бывает, чтобы ритм зазвучал в полную силу, желательно бить в четыре руки, имея вдвое меньше, правда, есть ещё ноги.
Но имя подходит, – он не агрессивен. Как сказала прекрасная Катерина: «С тобой легко и весело». Намек на вероятную близость? Хорошо бы. Для Ирмы он друг, просто друг, настоящий. Это к вопросу: «Может ли девчонка дружить с парнем, то есть делиться с ним сокровенным?». Может, делится, но сокровенное часто меняет имя, Платон не запоминает. Зачем ему?
Когда Ирма изучала в школе «Войну и мир» Льва Толстого, порадовала, сравнив его с Платоном Каратаевым: «Понимаешь, он не герой, но на нём мир держится». «Как на мне?», – уточнил Платон. «Как на тебе», – подтвердила Ирма. Добиваться от неё раскрытия темы бесполезно, уже пробовал, когда надоело слышать о счастливой жизни, по глупости спросил: «Что такое счастье в твоем понимании?» Она удивлённо посмотрела на него: «Ты не знаешь? Странно, такой старый и не знаешь». Удивляться ей не подходит: таращатся глаза туманного цвета, как-то странно уплощается нос, остаются только ноздри, втягиваются щёки, – пропадает приятная округлость. И кажется, что это ещё не лицо, а набросок, и неизвестно, когда художник завершит портрет.
Краситься ей тоже не идёт: подчёркиваются глаза без ресниц, взгляд глупой курицы, и скорбно опущенные углы губ в темной помаде; из четырнадцатилетней девицы она превращается в женщину с тяжёлой судьбой. Жалко её.
Она сравнила его с Платоном Каратаевым как раз тогда, когда он задумался: почему памятники ставят только в честь войн, даже проигранных. Хотел предложить квоту: за каждый новый памятный знак о войне – два памятника на выбор: музыканту, поэту, художнику