В ВДВ было всё как везде: охрана штаба армии, охрана дома командующего. Усиленная физподготовка. Попал в лучшую роту дивизии. Стрельбы, прыжки с парашютом, минно-взрывное дело, рукопашка. Внутренние наряды, раз в полгода учения. Стрельбы из всего стрелкового оружия. Контрабасы особо не лютовали. Но внутренне всегда ощущалось, что мы, срочники, для них и особенно для начальства – люди в их пространстве временные и не особо ценные. Всякое, конечно, бывало. Раза два приходили серьёзные дядьки, молчаливые, ну, я так понял, из ГРУ. Они смотрели анкеты наши и контрабасов, а потом некоторых приглашали для беседы с целью предложить пойти учиться и овладеть другими навыками. Меня не пригласили. Или не успели пригласить.
На зоне тоже было, как везде. Там я снова стал заниматься своим физическим состоянием после расслабухи, которой поддался на гражданке, старался поддерживать форму и качался по возможности. Для собственного здоровья, конечно, чтобы можно было постоять за себя и не влипать ни в какой блудняк на зоне. Общие порядки в лагере тоже были не для всех. Там люди никогда не были равны друг другу по определению… Вот и в нашем бараке существовал такой Михалыч. Иногда складывалось впечатление, что он жил сам по себе, а лагерь жил отдельно от него. Он общался с узким кругом лиц, а чаще всего даже и не с лицами, а с одной только мордой. Со своей кошкой. Причём с кошкой они, кажется, находили общий язык быстрее, чем с кем-либо из лиц. Обычно Михалыч никуда не ходил: ни работать, ни на зарядку, ни в столовую, ни на клубные общественные мероприятия… Иногда приходили к нему ответственные люди из других бараков.
Как бы там ни было, но я не помню другого такого человека, который при всём этом был бы так хорошо информирован о жизни нашего лагеря. В то время, когда весь барак выходил на зарядку и затем шёл на завтрак, Михалыч оставлял в помещении только свою дежурную группу – два-три человека из числа особо доверенных осуждённых. Пока мы дёргались на морозе, изображая из себя опытных спортсменов, Михалыч заваривал крепкий чифирь, медленно пил его и задумчиво смотрел в окно. Из окна был виден только корпус ШИЗО, длинный забор с колючей проволокой по периметру и что-то вдали: дорога в никуда, в дымную даль медленно уходившей от нас всех жизни.
Но здесь, в «Вагнере», всё было по-другому… Повсеместное ощущение войны даже в местах, где не было слышно выстрелов и разрывов снарядов, словно радиация проникало в каждого, через одежду забиралось под броник и сквозь ребра стремилось поразить каждую клеточку твоего тела, навсегда накапливаясь в сердце и в голове. И одно это уравнивало всех не на уровне статистики возможных потерь, а на уровне какого-то глубоко затаённого сочувствия друг к другу.
В «Оркестре» командир любого уровня мог назначить и снять нижестоящего подчинённого, практически не согласовывая это решение с вышестоящим командиром. Достаточно было раз в месяц подавать обновлённое штатное расписание, уведомляя начальство