сидящую за партой девушку, и это повторялось по нескольку раз каждый урок, пока белкина мать, такая же красивая и полногрудая, не припылила в районо и не написала заявление о сексуальных домогательствах. Стин Стиныча выкинули из школы и из партии, а Белка продолжила учиться, перемежая явные успехи в филологии с серьезными интимными отношениями чуть ли не с половиной моих одноклассников. Видимо, к началу десятого класса эти отношения стали настолько интенсивными, что не производили на Бэллу больше никакого впечатления, и одноклассники, не сильно прячась, говорили, что Белка –чистое бревно в постели, ее ласкаешь, а она только книжку читает и поворачивается, когда ее об этом просят. К началу десятого класса с Белкой что-то случилось, она потребовала называть ее Бэллой Сергеевной, прекратила всякие отношения с молокососами, но и учебу тоже забросила, оценки в ее аттестате были более, чем скромными, и Бэлла Сергеевна подала документы на вагоностроительный факультет старейшего в нашем городе института: в те годы на инженерные должности был явный недобор, а филфак, экономфак и юрфак ценились так высоко, что пробиться туда было настоящим подвигом. Кое-как сдав вступительные экзамены, Бэлла начала было учиться на инженера, но вылетела из института в первый же день, о чем и поведала мне сама, притащившись поздно вечером ко мне домой и напугав моих родителей зареванной своей физиономией.

      Захлебываясь и заикаясь, Бэлла выложила все начистоту на нашей кухне в присутствии моих родителей:

      – Рита, представляешь, первый же день и первая пара – столярное дело. Столярное дело, Рита!!!

      И Бэлла потрясла перед моим лицом холеными руками с длинными ярко-красными ногтями.

      Из рассказа Белки мы поняли, что она до самого звонка, возвещающего о начале пары, курила с парнями за институтом, приятно пораженная их искренним интересом к ее прекрасной груди и длинным ногам, а когда звонок прозвенел, понеслась скачками в столярную мастерскую, расположенную в полуподвальном помещении, и там обнаружила, что все верстаки уже заняты, остался один-единственный перед самым носом преподавателя, и Белка заняла его. Преподаватель оказался пожилым уже невысоким лысым мужчиной. Он занял место у своего, преподавательского, верстака и, поздоровавшись, скрипучим старческим голосом возвестил:

      – Возьмите нарукавники, лежащие на правой стороне верстака, и наденьте их.

      Сам он взял свои нарукавники, аккуратно надел их, проследил, чтобы все проделали то же самое, и продолжил:

      – А теперь возьмите лежащую рядом шапочку, наденьте на голову. Девушки, аккуратно заправьте волосы под шапочку.

      В Белке закипело все, что находилось внутри, но шапочку она надела, безнадежно испортив выстриженную на голове супермодную «Ромашку» (верхняя часть волос подстрижена коротко пышной шапочкой, а нижняя – длинная, круто завита), а преподаватель продолжал:

      – А теперь возьмите в правую руку молоток и…

      Белка клялась, что она ничего такого не думала и не хотела сказать,