К тому же Утесов снова, как уже делал с «Муркой», слегка подправил текст для пластинки, чтобы никакая цензура к нему не пристала.
Еврейских куплетов Якова Ядова в «Лимончиках» больше не было. Леонид Осипович превратил песню в «пролетарский джаз» со стихами Василия Лебедева-Кумача:
Как много пар: и млад, и стар —
Все поднялись и заплясали вместе разом,
Увлечены веселой музыкой и джазом,
Всем захотелось сразу танцевать!
Ой, лимончики, вы мои лимончики,
Вы растете на моем балкончике!
Какая гиперинфляция? Только музыка, танцы и парочки, которые наслаждаются веселыми ритмами. Сара, Беня, Соня и другие одесситы остались в прошлом. Но в народе песню не забывали. Официально ни про «Лимончики», ни про «Бублички» петь было нельзя, но подпольно-то – можно.
Кроме того, на концертах для партийных чинов властители сами просили исполнить запрещенные песни. Тот же Утесов вспоминал, как «душили» песню «С Одесского кичмана»:
Начальник репертуарного комитета Платон Михайлович Керженцев его предупредил:
– Утесов, если вы еще раз где-нибудь споете «С одесского кичмана», это будет ваша лебединая песня. И вообще, эстрада – это третий сорт искусства, а вы, Утесов, не артист.
– А ведь Владимир Ильич Ленин в Париже часто ездил на Монмартр слушать известного шансонье Мотегюса. Ленин высоко ценил мастерство этого артиста, – парировал Утесов.
– Да, но ведь вы-то не Монтегюс, – сказал Керженцев.
– Но и вы, Платон Михайлович, между нами говоря, тоже не Ленин, – ответил Утесов. Попрощался и ушел.
А в 1935 году Леонида Осиповича пригласили на прием по случаю спасения полярников. Сталин был в зале. После официальной части генсек через помощников передал Утесову просьбу – спеть что-нибудь одесское. Ну, артист и не сплоховал, исполнил про кичман.
– Когда я кончил петь, Сталин курил трубку. Вдруг он поднял свои ладони и захлопал. И тут они – и этот, с каменным лбом в пенсне, и всесоюзный староста, и Керженцев начали аплодировать бешено, как будто с цепи сорвались. А наши герои-полярники закричали «бис». Три раза я пел в этот вечер «С одесского кичмана», и три раза все повторялось сначала, – вспоминал позже Леонид Осипович.
После войны к «легкому жанру» стали относиться легче. Но на большую сцену «Лимончики», «Бублички», «Кирпичики» и другие песни 1920-х не попадали.
Михаил Гулько рассказывал коллекционеру шансона Максиму Кравчинскому в книге «Песни, запрещенные в СССР» о своей работе в ресторанах в 70-х:
– Люди приходили к нам отдохнуть, потанцевать, послушать не надоевший до чертиков репертуар – «И Ленин такой молодой и юный Октябрь впереди!» – а что-нибудь душевное, со смыслом. Такие песни запрещали официально, но мы, конечно, только их и играли: «Журавли»,