– Счастливого Рождества, Валентина Николаевна.
– И вам счастливого Рождества, Аркин.
Перед ней стоял водитель. Впервые она увидела его не в форме. На нем был добротный пиджак, белая рубашка, и выглядел он подтянуто и даже элегантно. Решительное лицо. Уверенность, с которой он встретил ее взгляд, заставила Валентину подумать о том, что кроется за этими холодными серыми глазами. Она положила конфеты и мыло на его чистую, без единого грязного пятнышка ладонь.
– Спасибо, – сказал он, но улыбнулся совсем не так, как улыбались остальные слуги.
– Аркин, вы прекрасно справились, когда на днях мы с вами застряли на дороге на Морской улице. Спасибо вам.
Он как будто что-то хотел сказать, но передумал и лишь вежливо кивнул.
– А где Лев Попков? – спросила она. – Что-то я его не вижу.
Улыбка водителя потускнела.
– Чем-то своим занимается. Кажется, он в конюшне.
Она нахмурилась.
– Заболела лошадь?
– Об этом лучше спросите у него, Валентина Николаевна.
– Но сейчас я спрашиваю вас.
Взгляд его задержался на ней дольше, чем того требовали правила вежливости.
– Я думаю, дело не в лошади.
– Он нездоров?
– Валентина, душенька, ты задерживаешь очередь, – раздался твердый голос матери. – Подходите, Аркин.
Он тут же прошел дальше, за следующим подарком. Было в этом водителе что-то такое – что-то надежно спрятанное за показной вежливостью, – отчего по спине Валентины прошел неприятный холодок.
– Лев! Лев!
Куда он запропастился?
– Попков! – снова крикнула Валентина и двинулась вдоль стойл.
Наконец она отыскала его. В одной из свободных загородок он лежал на копне сена. Глаза закрыты, тяжелые руки недвижимы. Сердце ее остановилось. Нет! Неужели снова? Сначала его отец, Семен, а теперь и Лев. Запах крови опять ударил ей в ноздри, и она закричала.
– Какого черта?! Прекратите визжать, вы лошадей пугаете.
Валентина замолчала. Переведя дух, она гневно уставилась на конюха. Тот, недовольно глядя на нее приоткрытым глазом, почесал подмышку.
– Дурак! Глупый казак! – набросилась на него девушка. – Ты меня до смерти напугал. Я подумала, ты умер!
Недовольство исчезло из его взгляда, он пробурчал что-то невразумительное, поднес ко рту бутылку водки и отпил. Чистые