Новогодний валенок. Светлана Фахразиева

адиции предательски выскользнула из маминых рук и звонко лупанула меня по носу.

      За резинкой в курносый нос последовал мамин поцелуй, и уже не было так больно. Надевая мне валенки, мама повторяла мне наказы, как вести себя у бабушки, которые так или иначе сводились к правилу № 1: «слушаться бабушку».

      – Фух! Ну, пошли? – выдохнула мама, заканчивая ритуал моего обмундирования, как будто в экспедицию за полярный круг.

      Я сказала «пошли», и мама кивнула в ответ на мои звуки, едва различимые из-под толстого слоя колючего шарфа. Наспех накинув пальто на домашний халат и нырнув в папины галоши, она вышла провожать меня к нашей Ниве, что уже поджидала нас у калитки вместе с папой.

      Усадив меня в машину, едва не прищемив дверцей варежку на растянутой резинке, мама чмокнула меня в нос. И ещё раз напомнила про незыблемое правило № 1.

      – Не скучай, скоро к вам приедем!

      Нива тронулась, и я помахала маме в иллюминатор, что проделала пальцем в замёрзшем окне.

      ***

      Утром меня разбудил дурманящий запах бабушкиных пирогов. Лучи яркого зимнего солнца уже освещали всю комнату. Они проникали через занавески на окнах и сквозь лёгкий туман печного чада вырисовывали в комнате чёткие линии. От истопленной печи дом уже прогрелся, но из-под одеяла всё равно не хотелось вылезать.

      Бабушка выглянула из-за занавески, отделявшей переднюю комнату от задней.

      – Уже проснулась? А пироги только из печки. А вкусныяяяяя – анонсировала она сытный завтрак.

      Я вынырнула из-под цветастых ромбиков, пошитых бабушкиными руками, и босиком побежала к умывальнику.

      – Куды босикайкой? Пол холодный! – ворчала бабушка, и вслед мне летели шерстяные носки.

      У неё тогда ещё гостил мой двоюродный брат Серёжка. В отличие от меня он был уже совсем большой – было ему тогда одиннадцать или двенадцать.

      Мы втроём позавтракали пирогом с яйцами и зелёным луком, пирогом с морковкой – всё в прихлёбку с какао, которое бабушка варила в маленьком алюминиевом ковшике.

      «Не слышны в саду даже шорохи…» – музыкальные позывные радио «Маяк» сообщили нам, что «московское время девять часов».

      Бабушка устало посмотрела в окно:

      – А день-то какой сегодня замечательный! Мороз и солнце – день чудесный!

      – Ещё ты дремлешь, друг прелестный! – продолжил Серёжка – Пора, красавица…

      – Пора, – прервала бабушка наш поэтический кружок. Давайте посуду приберём и пойдём на улицу, пока солнышко.

      Мы с Серёжкой быстренько отнесли тарелки в чулан, накрыли пироги вафельным полотенцем и стали собираться.

      Выйдя из дома, мы все трое сразу превратились в китайцев: солнце отражалось в кристально белых сугробах пушистого снега и резало нам глаза. Несмотря на минус пятнадцать на термометре, солнце согревало. Едва привыкнув к яркому свету, бабушка пошла в сарай за снеговыми лопатами. Одну себе, другую – Серёжке. У меня на этот счёт была преференция – я была ещё маленькая для таких работ. Я бегала, прыгала, устраивала снежные салюты. Подгоняла Серёжку, который, вооружившись лопатой, расчищал тропинку, заметённую ночной метелью.

      Зима тогда выдалась снежная, сугробы были такой высоты, что из-под них не было видно забора. Зимой мы строили у бабушки не просто пещеры из снега, а настоящие снежные кварталы с лабиринтами. В снежной стене мы вырезали выемки, в которых в чугунке или старых кастрюлях пекли снежную кашу или снежные пирожки, иногда даже жёлтые.

      Мне наскучило гоняться за братом, и я взобралась по сугробу на крышу сарая, с которого мы с Серёжкой вчера скатывались, как по ступенькам. Я тогда изображала раненую Марию Лопес и театрализованно падала под Серёжкины выкрики «Твой час настал!».

      Сейчас я сама себе выкрикнула эту зловещую реплику и со всей силы прыгнула с крыши сарая. Не рассчитав угол своего «МХАТовского» падения, я оказалась по пояс в сугробе.

      «Ой, – произнесла я. – Вот это я улькнула!» – и начала заливисто смеяться над своей неуклюжестью и над забавным словцом, которое совсем недавно пополнило мой лексикон.