со всей серьезностью и планы не переносил. Я же воспринять, что что-то кому-то «должна», да еще летом, когда речка шепчет: «снимаю с детей всего мира любые обязательства по праву первого в году омовения ледяной (но такой приятной) водой», – была неспособна. Дни выдались жаркие, и мозг плавился и утекал вниз по склону, по корням и шишкам, по черной земле, по грязи у подножия холма, на котором стоит мой домик, смешно хлюпающей между растопыренными пальцами, когда отрываешь ступню и видишь отпечаток себя на этой планете, по крайней мере летом, и дальше, по лугу, через еще не утоптанные заросли крапивы, рискуя наступить на осиное гнездо, дальше, по примятой у самой кромки обрыва желтоватой траве, где берег как бы нависает над водой и мама кричит тебе, чтобы ты, дура, не лезла: обвалишь же, дальше, прыжком вниз, прямо в воду, если взрослые на секунду отвернулись и есть шанс остаться незамеченной, или в обход по песку, о который обжигаешь ноги, перепрыгиваешь с одной на другую, как кузнечик, с разбегу прямо в коричневые воды Москва-реки, или с мостика («только не рыбкой, Варя! Мелко! Расшибешься!») и дальше, дальше, не выныривая на поверхность, пока хватает воздуха в легких, прилипая ко дну и перебираясь вверх по течению и на другой берег, чтобы, наконец показаться в середине реки и встать в полный рост, где воды едва ли по пояс, потому что мелкая у нас речка, за исключением омутов и ям у обрыва, где пьяные и парни, из кожи вон лезущие, только бы впечатлить своих девчонок, сигают вперед головой и ломают шеи, а потом их вытаскивают.., «но, мама, я же не рыбкой!…» А пока стоишь посреди реки, вокруг уже кружат слепни, и ты отмахиваешься, и снова под воду, дальше… дальше…
Вот такой хаотичный поток мыслей все струился и струился вниз по склону холма, на котором стоял и стоит мой дачный домик, прямо над речкой, невыносимо близкой речкой, пока я…А на участке шалаш с брезентовой крышей, где все лето пируют комары, пока ты спишь, пряча искусанный лоб под одеяло, но в дом не переберешься ни за что, потому что дождь так стучит по брезенту или костер догорает, а запах его значит, что ты на даче и все у тебя хорошо, и птицы…
Разве не кощунство в подобной обстановке учиться?
Я понимала, что хочу остаться в Лицее, но не делала для этого ничего. Я очень хотела остаться! Отчасти мешала излюбленная дурость максималиста. Я не могла признать, что мне, чтобы что-то получить, надо работать. Хотелось оказаться уникальной в своем роде, настолько умной, чтобы даже гениальной Я согласилась бы родиться самой красивой, самой умной, самой доброй или самой честной, или просто самой странной, или чтобы из моих плеч выросли сорок четыре руки, а на лбу лошадиные глаза. Что примечательно, на самую противную или нудную я бы не согласилась – очень уж меня волновало мнение окружающих, и потом все, что откровенно непривлекательно, – зачастую непрактично. Мне важно было, чтобы таких как я больше не существовало, или если существовали, то мало и главное где-то очень далеко.
Я прекрасно понимала, что менее абстрактные факторы, вроде внешности, меня не выделяли, а вот что-то, на примитивном уровне неизмеримое, тот же
