Близились праздники. Алеша и Тимофей натащили к выступлению гору реквизита и наотрез отказывались мне его показывать. Сюжет сценки каждого класса действительно должен был держаться в тайне. Не могу вспомнить точной причины такой строгости, но помню, что и сам Николай Васильевич не пускал детей из параллели на репетиции 9 «А», и наш 9 «Б» во время подготовки запирался в кабинете.
В сценке своего класса я, по обыкновению, не участвовала. Да и куда мне – гипс. Но и уйти сразу по окончании уроков не могла: мое передвижение за стенами дома и Лицея полностью зависело от мамы и времени, когда та могла подхватить меня на машине.
Вопрос, как проводить образовывавшиеся в хлипком «графике» дыры, не возникал никогда. Моя верная Яна всегда была поблизости. Вот и в тот день она по обыкновению задержалась в Лицее, но, увы, не ради меня, а ради сценки.
Николай Васильевич в дипломатии не разбирался и придерживался политики иерархической, где единственным всевластным был, конечно, он. Потому всем «ашкам» добровольно-принудительно приходилось участвовать в предстоящем мероприятии. Идти на репетицию своего класса не хотелось совершенно. Алиса по окончании уроков шла домой, а иных причин оставаться с «бэшками» я не видела, потому намерилась проникнуть в качестве злостного шпиёна на репетицию к Барсу.
Пока класс «А» дожидался опаздывающих, чтобы начать, Николай Васильевич мое присутствие игнорировал. Зато Алеша с Тимофеем оживленно носились по классу, стараясь запрятать подальше весь реквизит, лишь бы я не дай бог ничего не увидела:
– Яна, скажи этой дуре, чтоб уматывала!
– Да, слышишь! Уходи! У нас репетиция! Ты тут лишняя!
Лишней я себя не чувствовала совершенно, и решила популярно разъяснить это мальчикам в доступной форме. Причем после моего импровизированного выступления Барс, наконец, прозрел и, повернувшись в нашу сторону, предупреждающе прорычал:
– Варечка…
Я решила от греха подальше не продолжать.
Янины ухожеры тоже как-то попритихли, но надолго их не хватило, и скоро страсти развернулись с новой силой. Алеша носился по кабинету, напоминая собой «ультравеник» и не переставал визжать. Если бы он родился девочкой и голос у него был повыше, я бы назвала его истеричкой. Впрочем, это я сделала и так, потому как гордое звание визгливого неуравновешенного человека может носить любой, кто ему соответствует. В ответ тот что-то сердито зашипел и пошел на второй круг непрерывных злостных причитаний, сопровождаемых спортивной ходьбой между партами.
Чтобы уж совсем не обижать Алешу, оговорюсь: в классе, на тот момент, было как минимум три истерички. И я, и оба Яниных ухожера что-то постоянно друг другу доказывали и ругались своими смешными детскими голосами, в спешке глотая добрую половину слов, а посреди