– Ого-го! – воскликнул Сердцевед. – Идите-ка поглядите на этого божьего пехотинца. Какая у него роспись на брюхе!
Юло и несколько солдат обступили обнаженное тело шуана и заметили на груди у него синеватую татуировку – изображение пылающего сердца. То был условный знак посвящения в братство Сердца Господня. Под этим изображением Юло разобрал слова: «Мари Ламбрекен» – должно быть, имя шуана.
– Ну, Сердцевед, видел? – сказал Скороход. – А вот сто декад будешь думать – не догадаешься, для чего нужна эта штука!
– Да разве я понимаю толк в папских мундирах! – ответил Сердцевед.
– Пехтура несчастная, когда же ты образуешься? – подхватил Скороход. – Как ты не понимаешь, что этому гусю лапчатому обещано воскресение из мертвых, вот он и разрисовал себе зоб, чтобы его опознали.
На эту шутку, не лишенную основания, невольно улыбнулся даже Юло, разделяя общее веселье. Тем временем Мерль похоронил убитых, а раненых товарищи с трудом разместили на двух телегах. Солдаты по собственному почину построились двумя колоннами вдоль этих импровизированных санитарных повозок, и отряд двинулся вниз по горному склону, обращенному к Мэну, откуда видна красивая долина Пелерины, соперница куэнонской долины. Юло в сопровождении своих друзей, Мерля и Жерара, медленно шел за солдатами, поглощенный одной мыслью: как бы добраться без новых злоключений до Эрне, где раненым могли оказать помощь. Это сражение, оставшееся почти неизвестным среди больших событий, назревавших тогда во Франции, получило название по той местности, где оно произошло. Впрочем, на него обратили некоторое внимание на западе Франции, и жители ее, встревоженные новым восстанием шуанов, заметили перемену в их военной тактике: раньше эти люди не решились бы напасть на такой значительный отряд. Юло предполагал, что тот молодой роялист, которого он приметил, был Молодец – новый вождь шуанов, присланный во Францию принцами, и что, по обыкновению роялистов, он скрывал свое имя и титул под боевой кличкой. Этим обстоятельством командир полубригады после печальной своей победы встревожился не меньше, чем в ту минуту, когда заподозрил засаду на дороге; несколько раз он оглядывался, смотрел на плоскую вершину Пелерины; порою с той стороны все еще доносился далекий звук барабанов Национальной гвардии, которая спускалась в долину Куэнона, в то время как синие спускались в долину Пелерины.
– Кто из вас может разгадать, ради чего напали на нас шуаны? – спросил он двух своих друзей. – Для них ружейные выстрелы – дело коммерческое, а я все еще не вижу, что они тут выгадали? Ведь они потеряли самое малое сто человек, а мы – меньше шестидесяти, – добавил он, вздернув для изображения улыбки правую щеку и прищурив глаз. – Разрази меня гром! Не понимаю такой торговой сделки. Дураки! К чему им было нападать на нас? Мы бы проскочили благополучно, как письма по почте, и я не знаю, зачем им понадобилось дырявить пулями наших солдат!
И он жестом сожаления указал