Наша религия изумляла датчан и вызывала у них отвращение. Они разозлились, когда руки священника сорвались с гвоздей. Кто-то сказал, что таким способом невозможно убить человека, и они затеяли об этом пьяный спор, а потом попытались прибить священника к деревянной стене зала второй раз, но скоро им наскучила такая забава, и один из воинов проткнул грудь пленного копьем, раздробил ему ребра и пронзил сердце.
Когда священник умер, несколько человек обратили внимание на меня и, поскольку я был в шлеме с позолоченным ободом, решили, что я королевский сын. Они нарядили меня в мантию, кто-то полез на стол, чтобы на меня помочиться, но тут раздался зычный крик – это Рагнар протиснулся сквозь толпу. Он сорвал с меня мантию, произнес горячую речь, смысла которой я не понял, и его слова всех остановили. Рагнар обнял меня за плечи, подвел к возвышению сбоку зала и жестом велел туда подняться. Там в одиночестве ужинал старик – слепой, с молочно-белыми глазами, с морщинистым лицом, обрамленным седыми волосами, такими же длинными, как у Рагнара. Он услышал, как я поднимаюсь, и задал какой-то вопрос; Рагнар ответил ему и ушел.
– Ты, наверное, голоден, мальчик, – произнес старик по-английски.
Я не ответил. Меня испугали его слепые глаза.
– Ты что, испарился? – спросил он. – Или гномы утащили тебя в свои подземелья?
– Голоден, – сознался я.
– А, значит, ты все-таки здесь, – сказал он. – Тогда вот свинина, хлеб, сыр и эль. Назови свое имя.
Я чуть не сказал «Осберт», но вовремя вспомнил, что я Утред.
– Утред, – сказал я.
– Некрасивое имя, – заметил старик. – Сын велел мне присматривать за тобой, и я буду присматривать, но ты, в свою очередь, будешь присматривать за мной. Не отрежешь ли мне свининки?
– Твой сын? – переспросил я.
– Ярл Рагнар, – пояснил он. – Иногда его называют Рагнар Бесстрашный. Кого здесь сейчас убили?
– Короля, – ответил я, – и священника.
– Которого короля?
– Осберта.
– Он славно умер?
– Нет.
– Значит, он был недостойным королем.
– А ты король? – спросил я.
Он засмеялся.
– Я – Равн. Когда-то я был ярлом и воином, но теперь ослеп, и от меня нет больше пользы. Лучше бы меня огрели по башке дубиной и отправили в загробное царство.
Я промолчал, потому что не знал, что ответить.
– Но я стараюсь приносить пользу, – продолжал Равн, ощупывая хлеб. – Я говорю на твоем языке, а еще на языке бриттов, на языке вендов, на фризском наречии и на франкском. Теперь языки – мое ремесло, мальчик, потому что я сделался скальдом.
– Скальдом?
– По-вашему, бардом. Поэтом – тем, кто умеет рассказать о мечте, кто облекает в блеск ничто и ослепляет тебя этим блеском. И я должен рассказать так о сегодняшнем дне, чтобы люди никогда не забыли наших подвигов.
– Но