Каталка, постукивая колесами, удаляется вместе со своими провожатыми, а я все стою и жду, ругая себя, что не загрузила с утра первым делом сайт статистики. Пока от пациентов не скрывают происходящее, и если случается трагедия – мы узнаем в специальном разделе сайта больницы. Руководство решило, что, чем мы будем маяться в неведении и психовать, лучше держать нас в курсе, кто в этот раз ушел.
Я стою и стою у двери, в ожидании, когда повезут тело, хотя так я не смогу узнать, чье оно. Наконец где-то слышится легкий скрип двери и приглушенные голоса. Один совсем глухой – через защиту. И второй – более звонкий, голос «ангела». Я, вытянув шею, хотя это мало помогает, вглядываюсь через стекло в левый конец коридора, откуда наконец показывается процессия. Похоронная процессия. На каталке действительно лежит тело в черном пакете.
Я еле сдерживаю подступающие слезы. В горле противный комок. Я каждый раз с ужасом жду, что это будет он. Я видела его живьем один раз, когда несколько недель назад его везли на кресле в палату. Слегка сутулый юноша с прямыми русыми волосами до плеч. С тонкими губами, чуть вздернутым носом и трогательной россыпью веснушек на щеках. И с невероятными, невозможными, меланхоличными голубыми глазами. В них плескалась тоска вперемешку с надеждой, гнетущая усталость и одновременно жажда жизни. Я провожала его взглядом, так и не разобрав, как далеко его палата, и тут же помчалась к ноутбуку, чтобы узнать из чата, кто он такой и куда его поместили.
Оказалось, ему от Брейвида-25 много перепало. В плане разнообразия. Он работал спасателем, и в момент, когда началась пандемия, часто находился в толпе людей. Конечно, все бы и так там перезаражали друг друга, но все происходило слишком неравномерно. Кто-то цеплял парочку кошмаров, а кто-то в это время поглощал все десять. Морицу – я узнала его имя в чате – досталось слишком много. То ли у него какая-то была особенность организма, что он тянул к себе любой вирус. То ли просто оказался в нужное время в нужном месте. Ему катастрофически нельзя было даже засыпать. С дикой яростью набрасывались на него кошмарные сны, буквально сводя с ума. Он согласился на экспериментальное лечение и на то, чтобы ему почти не давали спать. Я слышала, что для таких добровольцев, как он, готовили специальные лаборатории, но процесс затянулся, и пока ему отвели обычную палату, как у всех нас. Просто датчиков было больше, плюс его пичкали специальными лекарствами, не позволяющими заснуть, а когда он все-таки уже не мог превозмочь сон, его погружали в какую-то искусственную дрему, частичную, позволяющую по отдельности отдохнуть организму и разным участкам мозга. Область была неисследованная, и говорили, что это не менее опасно, чем сам вирус, но Мориц согласился. Мне даже страшно представить, что за сны у него были, раз он сознательно пошел на то, чтобы почти не спать.
Из палаты его могли увезти просто на больничном кресле-каталке – и тогда это был бы знак, что открылась