Наташа. Роман. Екатерина Васильевна Нечаева

рвал всё на своём пути и вырвался в мир с таким громогласным ором, что Люции показалось, будто в городе взвыли все сирены разом. Так он потом и взрослел – с телосложением отца и характером матери, а в один из пасмурных дней, тех, что едва-едва заслоняют лето от осени, он вышел из квартиры и назад уже не вернулся. Его сестрёнке Насте, родившейся на три года позднее, тогда было шестнадцать. Была она щупленькой, маленькой, белобрысенькой – вся в мать внешне, но нрав унаследовала от отца. В свет Настёна выскользнула так, что никто и глазом не успел моргнуть; ожидания боли не оправдались, и этим фактом ставшая во второй раз матерью женщина оказалась весьма недовольна – она готова была показать во всей красе трагизм своего нелёгкого существования. В отличие от сбежавшего от вечных материнских упрёков Дмитрия, Настя всегда была рядом с матерью и, подобно отцу, никогда не сомневалась в искренности её чувств, болячек и настроений. Она любила мать так, как положено любить дитяти своего родителя, но отца она – боготворила, и этот «благовредный» факт считавшая себя центром мироздания Люция переживала почти так же, как отсутствие боли при рождении дочери.

      Любил ли Михаил Иванович свою жену, сказать трудно. Для этого надо дать точное определение, что такое есть любовь. Страсти, перегоревшие в нём ещё до рождения детей, не кипели – по природе своей он был настолько спокоен и сдержан, что сие человеческое, однажды его коснувшись, обходило теперь стороной, но он был предан, заботлив, терпелив, вынослив, умел молчать, и – он безгранично уважал Люцию как мать своих детей. В моменты истеричных состояний жены он сгребал её в охапку и, качая на руках, ходил с ней по комнате, как с младенцем. Люция какое-то время всхлипывала, потом мелко дрожала (но не дольше, чем нужно) и успокаивалась, кончиками пальцев нежно теребя ворот его рубашки и поглаживая короткую мощную шею. Нет, не понимал Михаил Иванович, но тонко угадывал состояние подаренной ему тайгой женщины. Точно так же, как свою хрупкую жену, он качал на могучих руках и детей. Тихой лупоглазенькой Настеньке, внимательно следящей из кроватки за манипуляциями брата, частенько впадающего в детские истерики, отцовской заботы доставалось больше. После того, как Димка успокаивался, отец непременно брал на руки свою любимицу и ходил с ней по комнате, пока та не засыпала, посасывая большой палец своей худенькой ручонки. Годам к десяти истерики Димки резко прекратились, он замкнулся, и всё общение в семье свелось к упрёкам со стороны матери, грубости со стороны сына и полного непонимания, что делать, со стороны главы семейства. Насте же стало перепадать всё больше и больше «мамкиной любви»: Люция, сетуя, что у дочери нет никаких шансов стать чем-то путним, что она никогда не познает, что такое настоящая большая мечта, то легонько подпинывала её в зад, когда та корячилась, вымывая до блеска полы, то шипела, что её надо, как котёнка, тыкать всюду носом, чтобы не гадила где попало, то просто закрывала её в комнате, пока не одумается