После визита Пинария Потиций лишился сна, поскольку в правдивости прощальной угрозы родича ничуть не сомневался. Он подумывал о том, чтобы предупредить Ромула, но всякий раз, представляя себе, как это сделает, чувствовал, что ему не хватает духа. Он сам не знал, что было причиной этого: страх перед Пинарием или тот факт, что, несмотря на все заверения в лояльности, его отношения с царем были ничуть не менее натянутыми, чем у других сенаторов.
Пинарий ушел от него, оставив тревожное ощущение того, что нападение на Ромула неминуемо. Всего через несколько дней Рим праздновал консуалии, обряды и состязания которых напоминали о первых атлетических играх и похищении сабинянок. Обязанности гаруспика заставляли Потиция находиться рядом с царем, и весь день он провел в напряжении, мучаясь неизвестностью, страхом и дурными предчувствиями. Праздник открылся жертвоприношением Консу, богу тайных замыслов, с которым Ромул советовался, когда затевал похищение сабинянок, и которому воздвиг алтарь, когда эта затея увенчалась успехом. Огонь на алтаре Конса поддерживали весь год, но открывали святилище только на консуалии, когда царь просил бога не оставить благоволением его тайные планы. Трудно было найти более подходящий день для покушения на царя. Пинарий тоже участвовал во всех церемониях. Потиций не сводил с него глаз, но в его поведении не было ничего необычного. Обряд прошел как подобало. Жертвы Конс принял благосклонно, в подтверждение чего играм сопутствовала прекрасная погода и день прошел без происшествий.
За ним последовали другие дни. Они шли своим чередом, никакого переворота не происходило, однако спокойствие и крепкий сон к Потицию так и не вернулись. Он поймал себя на том, что теперь смотрит на царя и сенаторов другими глазами. Все, что говорил Пинарий, было правдой: царь зазнался, стал высокомерным и беспечным. Он нарочито, на глазах у всех, оказывал предпочтение молодым воинам и новоприбывшим горожанам, открыто пренебрегая старыми товарищами. В его присутствии сенаторы скрывали свой гнев, но, когда царь, окруженный сворой ликторов, удалялся, их лица искажала злоба. Они начинали перешептываться, однако, стоило Потицию приблизиться, умолкали.
716 год до Р. Х
Лето сменилось осенью, на смену осени пришла зима, а вслед за зимой наступила весна. Приближалось очередное лето, а сенаторы никаких действий не предпринимали. Правление царя казалось неколебимым, как всегда. Может быть, заговорщики передумали? Может быть, небесное знамение, предсказанное Пинарием, так и не явилось? Или отказ Потиция присоединиться к заговорщикам свел на нет весь заговор?
Выяснить что-либо он не мог, ибо остальные сенаторы с ним не откровенничали. Предупреждать же Ромула было уже поздно – прошло слишком много времени, и у царя, естественно, возник бы вопрос, почему он, зная о страшной угрозе, все это время молчал. Потиций ощущал себя покинутым, лишенным друзей, одиноким. Он твердил себе, что заговор против Ромула, как и всякий предыдущий заговор, закончится ничем, однако ничего не мог поделать с гнетущим ощущением