Приказ достаточно ясен. Ты хочешь перевязать русского? Стоп! У нас перевязок заготовлено всего на три месяца, нужно их беречь для своих. Русские обойдутся и без перевязок. Ты собирался везти раненых на грузовике? Ни в коем случае. Горючее нам нужно для другого. А русские могут умирать и здесь.
Каннибалы с генеральскими погонами, они не едят человечины, нет, они едят кур, а потом пишут приказы об умерщвлении раненых. Они смеют помечать свои госпитали знаком красного креста. Не краснея, они говорят о женевской конвенции. Но захваченных раненых они присуждают к медленной смерти: пусть их расклюют птицы, пусть их загрызут собаки… Практичные немцы берегут свою бязь – она им пригодится, чтобы перевязывать искалеченных гитлеровцев в 1942 году. Да и бязь не их, бязь краденая и лекарства краденые. Но краденый хлороформ они прячут, как золото, – раненый пленный для них не человек.
Пусть прочтут все бойцы приказ людоеда Кюблера. Пусть они еще сильней стиснут зубы. Мы припомним все, когда настанет час расплаты. Мы не забудем о наших товарищах, оставленных без помощи гитлеровскими «санитарами» – мясниками – иначе их не назовешь.
Пусть прочтут приказ людоеда наши санитары и носильщики. Об их мужестве говорят советские матери и советские жены. Кто не унесет раненого товарища от палачей? Спасти товарища – это спасти себя. Спасти товарища – это спасти родину.
24 сентября 1941
25 сентября 1941 года
Я родился в Киеве на Горбатой улице. Ее тогда звали Институтской. Неистребима привязанность человека к тому месту, где он родился. Я прежде редко вспоминал о Киеве. Теперь он перед моими глазами: сады над Днепром, крутые улицы, липы, веселая толпа на Крещатике.
Киев звали «матерью русских городов». Это – колыбель нашей культуры. Когда предки гитлеровцев еще бродили в лесах, кутаясь в звериные шкуры, по всему миру гремела слава Киева. В Киеве родились понятия права. В Киеве расцвело изумительное искусство – язык Эллады дошел до славян, его не смогла исказить Византия. Теперь гитлеровские выскочки, самозванцы топчут древние камни. По городу Ярослава Мудрого шатаются пьяные эсэсовцы. В школах Киева стоят жеребцы-ефрейторы. В музеях Киева кутят погромщики.
Светлый пышный Киев издавна манил дикарей. Его много раз разоряли. Его жгли. Он воскресал. Давно забыты имена его случайных поработителей, но бессмертно имя Киева.
Здесь были кровью скреплены судьба Украины и судьба России. И теперь горе украинского народа – горе всех советских людей. В избах Сибири и в саклях Кавказа женщины с тоской думают о городе-красавце.
Я был в Киеве этой весной. Я не узнал родного города. На окраинах выросли новые кварталы. Липки стали одним цветущим садом. В университете дети пастухов сжимали циркуль и колбы – перед ними открывался мир, как открываются поля, когда смотришь вниз с крутого берега