– При чем тут страсть, его шальная пуля задела…
– Ошибаешься, братец, крепко ошибаешься, – покачал головой Ло. – Это была вовсе не шальная пуля, а страсть. Я об этом подозревал и раньше, до того, как Юн призналась, что Хай-у спас ей жизнь, но теперь у меня вовсе нет сомнений.
Больше всего Пина потрясло не сказанное другом, а то, что ему о случившемся поведала сама Юн. Внезапно Пину на ум пришли слова Маркса – одна из тех цитат, которые им зачитывали через громкоговорители: «Наша взаимная ценность есть для нас ценность имеющегося у каждого из нас». Пин понимал, Хай-у толкнули на геройский поступок вовсе не слова Маркса. Он совершил его из эгоистических побуждений. Из любви.
– Что скажешь, братец? Не веришь мне, иди спроси у Хай-у. Заодно и посмотришь, что страсть может сотворить с человеком. Даже если это не заставит тебя взяться за ум, возвращайся ко мне. Я с Юн долго забавляться не собираюсь. Повеселимся, и можешь забрать ее себе.
Пин поднял ногу и обнаружил побег, застрявший между пальцами. Удивительное дело: нет никакой разницы, кто высадил рассаду, стебель все равно поднимется к небу, а осенью его сожнут. Оружейнику пришло в голову, что его чувство к Юн было столь заурядным, что оказалось доступным даже такой макаке, как Хай-у. Любить кого-то столь же просто, как посадить семя: все это время он возносил Юн так, словно она была богиней Чанъэ[3], обретающейся в своих покоях на луне. То, как Ло говорил о Юн, успокоило Пина. Друг доходчиво до него донес, что в девушке нет ничего особенного – она словно лишь еще одно семя, брошенное в землю. Пин решил, что ему, пожалуй, следует потолковать с Хай-у. По крайней мере, станет легче на душе: ведь пред ним предстанет дурак, изображавший то богомола, то ястреба, одним словом, идиот, которому едва не отдала свое сердце Юн.
5
Большой передвижной народный госпиталь представлял собой ряды палаток у подножия горы – их решили разместить на участке с каменистой почвой, которую все равно нельзя было вспахать, и потому она была бесполезной для крестьян. Ветер, задувавший со скал, обрушивался на крыши палаток. В результате звук получался такой, словно в них были заключены огромные драконы, силящиеся вырваться наружу. Пин как-то провел в этом госпитале неделю, когда во время второй гоминьдановской карательной операции в него чуть ниже ключицы угодил осколок. Ему сделали иглоукалывание, потом дали хлороформ. Три последующих дня он провел в состоянии блаженной сонливости. Время Пин коротал за игрой в карты с соседями и прослушиванием опер на заводном патефоне, а затем его, перебинтованного, отправили обратно в родной взвод.
Лейтенант Дао сказал, что Хай-у после операции перевели в одну из палаток в последнем ряду, где находились пациенты, которым не требовалась немедленная