– Вы умрете, – равнодушно говорит врач. Так, словно его это не волнует, а может, он просто утомился меня переубеждать. – Понимаете?
Я кивнула. Я правда понимала. И то, что умирать не хочется – мне же девятнадцать только. А думалось о всяких глупостях: что стул неудобный – резьба на спинке – кто вообще придумал такое? Врезается в кожу. На таком только сидеть и думать о скорой смерти. От окна свозит. На подоконнике кактус. Кактус мне жаль – мерзнет же. Настолько жаль, что хочется домой забрать и отогреть. Но домой мне его никак нельзя. Я же умру, кто о нем будет заботиться?
– Я дал вам номер телефона. По нему позвоните обязательно. Я могу поговорить с вашей матерью?
– Не нужно, – прошу я. – Пожалуйста. Я не хочу, чтобы она знала. Пока…
– Вы не имеете права скрывать от неё такую информацию, – врач смягчается, но не сильно. – И рожать вы не можете. Понимаете? С вашими патологиями сердца беременность прерывают на любом… Слышите? На любом сроке! У вас только девять недель, а сердце уже сбоит. Вы надеетесь, что сумеете доносить этого ребёнка? А если доносите и умрете? Кому вы его оставите? Ребёнок – это не игрушка…
Он все говорит, говорит, сыплет терминами. Рассказывает о моих клапанах и сосудах. А я ухожу. Уношу с собой своего ребёнка в животе, своё никудышное сердце в груди. И думаю, что идти мне некуда. Что у мамы тоже сердце, и её волновать никак нельзя. А у меня… просто сложно все…
Проснулась я так резко, даже не сразу поняла, что не иду домой, бережно неся в себе ребёнка, что много лет прошло. Я лежу в одинокой постели, и у меня не то что ребёнка, даже кота нет. Только Рудольф. И горько стало так, что хоть волком вой. Я свернулась калачиком, уткнулась лицом в колени, а потом вцепилась в свою кожу зубами в надежде, что боль отрезвит. Помогло – выть перехотелось. Но легче не стало.
На коленке осталось розовое полукружье. Аккуратные выемки зубов на коже. Я касалась их пальцами до тех пор, пока они не разгладились. И вдруг спать захотелось с такой силой, что страшно на часы смотреть – а вдруг утро? Едва сомкну глаза, и прозвенит будильник? И спать тоже страшно – не нужно мне снов. Мне реальности хватает за глаза.
Тем не менее я уснула. И даже спала без снов. А ковёр к утру уже высох.
Глава 3. Дима
Иногда казалось, что я болен этим городом. Где я только за эти годы не побывал, но все равно знал, где мой дом – в обычном среднестатистическом российском городе, пусть он и входит в пятерку крупнейших. И порой ночью – в моей ли московской квартире, в одном ли из бесконечных гостиничных номеров – меня грызла глухая тоска. Дома меня лишили.
А может, все дело в людях, которых этот город надёжно от меня прятал? Или в моём глупом обещании вернуться? Помню, как стоял, пошатываясь, болело все тело, больше всего упасть хотелось в грязный истоптанный снег, пестрящий алыми кляксами моей крови. Но стоять мне тогда казалось жизненно важным. И я стоял. Щупал языком один из передних резцов – шатается. Хорошо, что не выбили. Могли и выбить.