– Почему?
Здесь и сейчас ответ Сыну был очевиден: за мужчину, который ради тебя способен не просто отказаться от привычной жизни, а вогнать нож в бок Сыну, фактически воплощению Истинного, – за такого мужчину женщина обязана держаться всем, что у неё есть. Здесь и сейчас очевидный ответ в момент самоубийственного побега ещё не существовал, а существовал другой, который Сын и хотел услышать:
– Ночи здесь холодные, а девушкам хочется тепла не только каждую пятую ночь.
– А бежать-то зачем было? Грел бы он тебя и дальше хоть ночь, хоть днём? Бежать-то зачем?
– Я устала бояться.
– Кого бояться? – хотел спросить Сын, промолчал, что случалось с ним… чего с ним не случалось уже очень давно… слишком давно.
– Без дара не побегаете теперь также резво, как раньше. А видеть вас, у меня никакого желания нет, так как передумать я могу в любой момент, что чревато. – режет клинком Сын материю реальности, делая проход в Межреальность.
Видящая эльфов, переставшая быть таковой, и козопас, лезвие ножа которого и правая рука которого впитали кровь Сына, они ушли, но оставили после себя путь, желающих пройти который нашлось немного, ещё меньше смогло его пройти до конца.
– Пойдём, определимся с платой. – вернувшись из былого, сказал куланке Сын. – Твою плату он сам назовёт, что назовёт, то и отниму, – так и будет жить с увечной, если захочет, конечно, то и будет его плата.
Семь и ещё три шага до лестницы, к которым прибавлялись семидежды семь и ещё трижды три ступени самой лестницы, – вот и всё расстояние, что отделяло Люцина от Сына, соизволившего выслушать вестника.
Против обычного Сын был не один, и дело тут не в извечной его спутнице, Тихоне, а в нагой куланке, воспитаннице храма, следовавшей за ним.
Люцин заскрипел бы зубами, если бы мог позволить себе проявлять эмоции: шансы вернуться живым стремительно падали. Четыре задокументированных выхода Сына к вестнику в сопровождении воспитанниц закончились четырьмя смертями вестников. Четыре смерти – и всего одна причина, которая была в руках Люцина. Аккарий, Корнелит, Иннокентий и Зинобий – все они позволили себе презрение во взгляде и словах, обращённых к воспитаннице храма.
Копьё с длинный, в локоть или чуть больше, наконечником, в руке Сына, чудилось Люцину добрым знаком: Сын крайне редко протыкал свои жертвы, предпочитая рубить и рассекать.
– Говори. – так и не ступив на мощённую плиткой дорогу, оставшись стоять на самой первой из ступеней, ведущих к дверям храма, повелел Сын.
И вестник заговорил. Чётко и внятно – иначе вестник и не мог себе позволить говорить. Сухо и кратко – излишняя цветастость речи и ненужные детали стоили жизни семьдесят одному вестнику.
Взгляд полный почтения, из которого почти вымыт страх, идеальная поза, поклонение и покорность – Люцин намеревался выжить сегодня. Выжить сегодня, чтобы выжить и в следующий раз, и в