Врачи сказали, что ей осталось совсем немного – три месяца, максимум пять. Я не помню его лица, того, кто это сказал. Помню, что он вышел ко мне с мороза, пах сигаретами. Я вцепилась в его руку. От него тянуло холодом, как от плохо заклеенного на зиму окна.
Мама спросила, будут ли теперь давать те таблетки, которые отправляют ее в отключку. Врач покивал, и она расслабилась. Тогда все хорошо, говорит. Дочь, все хорошо. Она вернулась домой, попросила перевесить календарь поближе и принялась ждать. Тем вечером я написала Лизе еще раз: «Мама умирает». Потом перечитала отправленное, снизу прикрепилась автоматическая приписка: «С уважением, Марина».
Прошло три месяца. Прошло четыре. Прошло полгода – ничего. Мама жила, я жила, разведенная Лиза жила в моей голове.
У нас завелась своя рутина. Утром я уходила на работу, к шести возвращалась. Мамино свободное время, три часа, пока действовали таблетки, приходились как раз на пустой дом. За это время она пыталась переделать те свои дела, которые не хотела оставлять мне. Стирала тряпки, которые подкладывала себе в трусы, жарила котлеты, как-то вышла в аптеку, прочитав про взрослые подгузники, – но не нашла. Пришлось все-таки просить меня в субботнюю точку пересечения. Я отшутилась тем, что и мне скоро они понадобятся.
– Ты молоденькая еще, – сказала она мне и улыбнулась. – Моводенькая.
Она любила вот так коверкать слова, через «в». Говорила мне в детстве, ты вумная, как вутка, Мариша.
Глава 2:
Август. Ри
Сил хватило только на то, чтобы выдохнуть, почти выплюнуть: до Москвы. Дальше можно кивать: место какое? – вниз-вверх головой, боковое есть, возьмете? – вниз-вверх, паспорт – черт, подумала, черт, с какого возраста можно билет брать? Головой вниз-вверх, улыбнулась и потрогала кончиком языка треснувшую губу. Кассирша посмотрела как на дуру – правда, кто же тут будет улыбаться – и протолкнула под стеклом паспорт с вложенным билетом. Она думала, что сразу полегчает, но вместо этого внутри заворочалась какая-то густая жирная тишина. Затошнило.
Зал ожидания полупустой. К полудню солнце накрыло вокзал. К чему ни прикоснись – все теплое, почти горячее. Проведешь пальцем по ручке стула – скатается липкий комок пыли. Сероватое растение в кадке отбрасывает водянистую тень на неровную, выкрашенную в больничный зеленый стену вокзала. Отца нигде не видно. Быстро огляделась еще раз – точно не видно.
Дверь в туалет скрипнула на весь зал. В углу кто-то чихнул.
Она открутила кран и намочила руки до локтя. Хорошо. Плеснула холодом в лицо. На футболке остались капли воды.
Она зажмурилась и потерла переносицу. Иногда случалось: какая-то ее часть вдруг выходила из тела, выпрыгивала, как будто в нем вышибло пробки, а вторая оставалась. Одна часть что-то чувствовала, но не могла понять что. Вторая понимала, но не чувствовала.