И небо окровавили бойней!»
И нагнувшись к ней, шепотом:
«Глухо.
Вселенная спит,
Положив на лапу
С клещами звезд
Огромное ухо».
Пустые улицы вторили эхом. Он обнимал ее за плечи. Сводящее с ума сочетание: Маяковский и страстно декламирующий Вовчик. А сейчас сидит за партой напротив, в солидном костюме, никакой поэзии в глазах, одна сытость. Конечно, не узнаёт ее… Куда там, родная мама бы не узнала. А рядом с ним – полная дама (супруга, черт ее подери), похожая на тюлениху гладким лицом и блестящими зализанными волосами. У него поменялся вкус? Нет, скорее полностью жизнь… Все ушло… Ушло… Будто и не было…
А ведь они с ним почти что поженились. Два раза. Опять же мистическое стечение обстоятельств. Приехали в ЗАГС после ночи любви, полной стихов, его рук, сжимающих до хруста, пробегающих по потолку бликов и снова стихов. Что тюлениха может об этом знать?! Что-о-о?! Он внес свою Ни в ЗАГС на руках, с торжествующим видом, а она – гордая, с распухшими от поцелуев губами. Все напрасно. Оказалось, у нее не вклеена новая фотография на двадцать пять лет, а с таким непорядком в паспорте заявления не принимают.
Второй раз, после очередного ночного гулянья, решили во что бы то ни стало дождаться открытия ЗАГСа. Не спали, шатались по пустому городу, говорили, говорили. В девять стояли у входа. Первые и единственные на свете влюбленные. Больше никого не было. Немного погодя выяснилось, что понедельник – выходной для клятв в вечной любви день.
А потом это желание замусолилось, затерялось среди начавшихся необъяснимых исчезновений Вовчика и ее панических ожиданий, кануло в бесконечных ссорах, растворилось в соленых слезах. Тогда и появилось курение, до утра на холодной кухне. Ходила из угла в угол, обхватив саму себя коченеющими руками или зажав рот, чтобы не выть во весь голос от отчаяния и боли…
Глупо, но ведь было. Никуда не деться. Жить без него не хотелось, и это было сильнее страха смерти. Прыгнула из окна кухни. Думала вырваться из нестерпимого одиночества, как бабочка из кокона. Но увы… не полетела ввысь, а рухнула нелепым кулем вниз. Хорошо, зацепилась за ветку дерева, смягчившую падение… Отсюда и хромоногость.
Вовчик навестил пару раз в больнице, виновато посидел у постели, украдкой косясь в сторону окна, как будто тут было уже мертвое, но еще не погребенное тело, а за окном ждало – теплое, живое. Догадка подтвердилась – когда он вышел, она дотянулась кое-как до подоконника и увидела удалявшуюся парочку. Две счастливые спины: его и девичью – в белой кроличьей шубке.
И все. Не сложилась жизнь: не жена и не мать. Были лишь жалкие попытки. Именно жалкие, ничем не окончившиеся. Да и творчество подкачало. Дети, конечно, цветы жизни, но порой она чувствовала себя удобрением. Поэтический талант превратился в коровий навоз.
Гуревич еще раз пристально посмотрела на Вовчика. Внимательно слушая Леонидовну, тот провел