Режим. По-советски – привычный.
Всё здесь – по расписанию.
В том числе и питание.
Мы, решив к народу идти напрямую, зашли в столовую.
Из-за прикрытой, высокой, широкой, стеклянной двери доносился до нас, пришельцев, нестройный гул голосов киношных, звяканье ложек и прочие характерные звуки, сопровождающие процесс поглощения пищи.
– Вы кто? – поднялась нам навстречу бдительная дежурная.
Она, разумеется, сразу, моментально сообразила, что мы – не свои, а чужие, незнакомые, так, посторонние.
Но – мало ли кем эти люди, посторонние, незнакомые, чужие, а не свои, вдруг могли оказаться?
– Я Алейников! – очень спокойно, так, для справки, ответил я.
– А я – Ворошилов! – с некоторой аффектацией выкрикнул Игорь.
– А-а! – расплываясь в улыбке, только-то и сказала бдительная дежурная.
И услужливо посторонилась, пропуская нас, незнакомцев, ставших сразу знакомыми, в зал.
Да и как же ей было, дежурной, согласитесь, не посторониться, как же было ей не пропустить нас?
Алейников – батюшки, это ведь, посудите сами, фамилия кинематографическая, уж Алейникова Петра, знаменитость, актёра, все знают.
Ворошилов же – тут фамилия за себя сама говорила, о начальстве напоминала, и не только о нём, но ещё и – ох, повыше бери! – о власти.
Кинематографисты советские в час, предписанный им, – обедали.
Оказалось их, творческих личностей, в столовой одной – многовато.
Все столы, до единого, были творцами прекрасных грёз и видений сказочных – заняты.
Казалось, сама идея эта – обеда вовремя, с явной пользою для здоровья, после праведных, только так, и никак не иначе, трудов, обеда – а после него и отдыха послеобеденного, необходимейшего, целительного, благотворного, идея вполне разумная и всем едокам киношным понятная с полуслова, с полувзгляда, витала в воздухе.
Еда, к столу подаваемая, должна была пережёвываться тщательно, хорошо желудками всеми усваиваться.
Ничто, при любой погоде, при любом настроении, даже неважнецком, или плохом, вопреки настроенью хорошему, то есть – норме, для всех советских, в коммунизм шагающих, граждан, создающих искусство главное, всех важнее на свете – кино, не должно было помешать естественному процессу, – ибо важен он, как и кино, для людей, – поглощения пищи.
Ведь это прямым, прямее некуда просто ведь, образом сказывается на творческом, тоже серьёзном, процессе.
А что – повторим, для памяти, чтоб усвоить надолго, – важнее всех искусств остальных, какими бы ни бывали они заманчивыми, для кого-то, как ни пытались бы на передний вылезти план?
Ясное дело, кино.
Вот киношники и питались.
Питались – целенаправленно.
Прилежно. Сосредоточенно.
Жевали пищу – не просто столовскую, общепитовскую, – не манну, конечно, небесную, – но, видимо, пищу особую, для избранных, домотворческую, – такую, какую заслуживали, – такую, которая им дана была – свыше ли? – вряд