Откинулся корпусом всем на спинку скрипучего стула, медленно распрямился.
Встряхнул над столом своими оживающими руками, точно так же, как птицы взмахивают расправляющимися крыльями.
Шумно вздохнул. Помедлил.
Потом взглянул на меня.
И категорически, так, что всё стало ясным, изрёк:
– Всё! Не хочу больше мучиться! Хватит уже. Надоело.
Я не стал ему возражать.
Просто взял да придвинул к себе яковлевскую тетрадку – и, минут за десять, наверное, написал в ней короткое, простенькое школьное сочинение.
Володя, вначале насуплено, молча, недоумённо, а потом уже и с интересом, наблюдал в это время за мной.
Я закрыл тетрадку – и вот, с чувством выполненного долга, с облегчением, если честно говорить, – протянул её Яковлеву.
– Сочинение здесь. Потом перепишешь сам. Хорошо?
И Володя мне улыбнулся так восторженно, лучезарно, будто, слава Богу, теперь-то, на глазах его, совершилось нечто кровно, жизненно важное и спасительное для него.
– Хорошо! – почти закричал он, оживая вновь. – Замечательно!
– Чего уж тут замечательного? – спросил я недоумённо.
– Как это? А сочинение? Ведь оно уже – есть! Значит, в школе за него не поставят мне двойку. Я потом его перепишу. Постараюсь поаккуратнее это сделать. Но только, знаешь, я ошибки всё время делаю. Эх, досада! Ну как мне быть?
– Я тебе написал сочинение без ошибок, – заверил тут же я его, – можешь быть спокоен, в нём ошибок попросту нет. Позже ты его перепиши слово в слово. Двойки не будет. Всё там грамотно. Тема раскрыта. Ну, так что ещё надо, скажи?
– Да, действительно, что ещё надо! – ликовал Володя. – Спасибо! Ты мой друг настоящий, я знаю. Навсегда. Молодец, Алейников!
– Брось, Володя, – сказал я, – зачем так уж хвалить меня? Дело несложное. Пустяки. Подумаешь – сочинение!
– Да, да! – подхватил Яковлев, – подумаешь – сочинение!
Он вдруг помрачнел, напрягся. И как-то недоумённо, сам себя почему-то спрашивая, сам себе удивляясь, вымолвил:
– И зачем я пошёл в эту школу?
– Ты хотел ведь этого, сам, – резонно заметил я.
– Да, хотел, – подтвердил Яковлев. Поразмыслил секунду – и разом вскинул голову, сузив жгучие, с тайным пламенем, угольно-чёрные, прозорливые – сквозь незрячесть побеждаемую – глаза. – А теперь не хочу! Надоело. Надоело. Теперь – не хочу. Ну чему они там, в этой школе идиотской, меня научат?
– И действительно, – поддержал я его, – ну чему они там, в этой школе, тебя научат? Создал ты целый мир. Живёшь, как известно давно, искусством. То есть, ты – человек искусства. Ты художник. Прежде всего. А какой ты художник – ты сам хорошо, лучше всех знатоков, собирателей, критиков, знаешь.
– Да, да, – закивал, соглашаясь, Яковлев, – я художник. Прежде всего. Художник!..
И вдруг, ни с того ни с сего, вроде бы, – спохватился.
– Володя! Мы тут с тобой сидим вдвоём, занимаемся. Время идёт. Я вспомнил: у меня ведь там – ученик!
– Наверное, он давно уже нарисовал