Однажды вечером мать принялась жечь на блюдце оберточную бумагу. Вернее, сначала аккуратно отрезала от нее кусочек, свернула его в трубочку, потом поставила на блюдце и подожгла с верхнего конца. Бумажная трубочка сгорела, оставив после себя остатки пепла и желтое маслянистое колечко. Вот эту желтую самодельную мазь мать соскребала пальцем с блюдца и втирала Нинке в ее лишайную голову. Нежную девчоночью кожу жгло и щипало, но Нинка терпела, куда ж теперь деваться…
Постепенно лишай начал подсыхать, и на его месте образовались корочки. А Нинка все чаще и чаще щурилась от весеннего солнца и иногда даже улыбалась.
С нехитрым домашними делами она управлялась быстро. В общий коридор барака старалась не выходить. Вот и дежурила у окна, отвлекаясь только на сводки Совинформбюро, которые набатом звучали из черной тарелки на стене. Хотя бывали дни, когда Нинка не могла даже встать с кровати. Ее трясло в лихорадке. Жар и озноб изводили Нинку. Ее кожа синела и покрывалась пупырышками, сердце билось так быстро, что, казалось, еще немного и Нинка не сможет дышать. Мучительные приступы малярии – «трясучка», как она их называла – делали и без того изможденную Нинку все слабее и слабее. Спасти ее могла только хина, горькая противная хина, которую просто в рот взять невозможно. Достать ее было непросто. Но мать продала последние, сохранившиеся в погребе до апреля свеклу и морковку и, посулив денег соседке-медсестре, уговорила вынести из госпиталя, а точнее украсть (будем все-таки называть вещи своими именами!) лекарство по названию хинин.
Однажды утром Нинка проснулась с отчетливым желанием наесться пареной калины. Весь день она представляла себе, как пьет прямо из кастрюли отвар, а потом большой ложкой съедает терпкую коричневую ягоду, изредка сплевывая мягкие плоские косточки. К вечеру мечта о калине только усилилась, и Нинка поделилась ею с матерью. «Боже, где я тебе калины в апреле возьму, ведь люди уже все припасенное за зиму съели!» – произнесла мать и заплакала.
На следующий день соседка, та самая, что продала им хину, один бог знает где раздобыла сушеную калину. Весь вечер мать парила ее на общей кухне, и горький калиновый запах витал по всему бараку. Наконец Нинка от души напилась отвара, наелась пареных ягод и заснула, отчаянно потея во сне.
Наутро Нинка проснулась позже обычного с каким-то незнакомым ощущением легкости. Привычно прижавшись к облупленной стене, вытянув тощую шею, она посмотрела в окно. Футболистов во дворе не было: в школе еще не закончились уроки. Перед домом уже начинала цвести черемуха, и ее легкий аромат проникал сквозь открытую форточку. Расслабившись, Нинка «отлипла» от стены и, никого не опасаясь, свободно расположилась у окна. Тут же по ее лицу замельтешил солнечный зайчик. Да так бойко запрыгал с одного глаза на другой, что Нинка зажмурилась, а когда солнечный зайчик наконец исчез и она, моргая выцветшими от долгой болезни ресницами, распахнула глаза,