– У меня ее нет. – Я смотрел Марианне прямо в ее голубые кукольные глаза с неестественно черными ресницами, и мне было настолько плевать на ее нотации, что хотелось ржать в голос. Но я сдерживался.
– Чего нет? – растерялась Волчица.
– Семейной ситуации.
Она замерла на мгновение, отвела взгляд. Потом отпила воды из стоящего перед нею стакана, откашлялась.
– К-хм, ну да. Мы тебе, конечно, поможем, поддержим. Можем ментора к тебе прикрепить. А еще…
– Нет, спасибо. – Я продолжал сверлить ее взглядом. – Сам справлюсь.
Волчица неуютно поежилась, опустила глаза в свои бумажки. Алые ногти выбили по ним тревожную дробь.
– А вообще ты подумай. Может, тебе академотпуск взять? На время. В себя прийти. Отдохнуть. Скажем, к психологу походить? – Она вскинула на меня свои целлулоидные гляделки, ожидая ответа.
Я почувствовал, как на лицо выползает улыбка, такая же кривая, как разбитое зеркало.
– Вы считаете, мне нужен психолог?
Марианна вздохнула, нахмурила выщипанные брови.
– Я считаю, ты в кризисе. С которым тебе может быть очень сложно, как ты выразился, справиться самому. И то, что ты отказываешься от помощи, только это подтверждает.
Моя улыбка потухла. Я щелкнул суставами пальцев на неповрежденной руке. Дурацкая привычка – часто делаю так, когда нервничаю.
– Я больше не буду пропускать занятия. И долги закрою. Дайте мне месяц, и сами увидите.
– Ну хорошо. – Волчица пометила что-то у себя в бумагах. – Встретимся через месяц. Но если тебе будет трудно…
– Знаю, знаю. – Я уже поднялся со стула. – Обязательно обращусь к вам. Всего доброго.
Мама всегда говорила: «Вежливость ничего не стоит, но дорого ценится». Пока ты вежлив со взрослыми, ты не опасен. Так они считают. Удобное заблуждение.
Со сверстниками все по-другому. Тут вежливость не поможет, совсем наоборот. Хотел бы я уметь крыть матом и красиво посылать… ну, хотя бы в лес ежиков пасти. Но этим искусством я никогда не владел, а теперь и учиться поздновато.
К счастью, одноклассники держались от меня на расстоянии. Будто чуяли тонкий душок беды, который исходил от меня, словно запах гари от остывшей трубы крематория. Мамина смерть и несчастье словно отметили меня, заклеймили, выстроили вокруг незримую стену, которую я таскал на себе, как собака – медицинский воротник. И надо сказать, это меня вполне устраивало.
Все проблемы и повседневные заботы сверстников стали казаться настолько мелкими и незначительными, насколько еще совсем недавно могли заполнить мои собственные мысли несданный зачет, плохо написанная контрольная или улыбка хорошенькой соседки по парте. Какое все