Руфь покрутила в коротких пухлых пальцах очки, положила их на стол. Подняла на меня бесцветный взгляд.
– Бедный сиротка. Мне жаль. Очень жаль.
– Неправда! – Я взвился со стула и заметался по тесной кухоньке, как загнанный зверь. – Если они все… Если даже они погибли, почему мама никогда не рассказывала о брате и сестре? Почему врала, что все фотки потерялись при переезде? Зачем от меня все скрывать? И о чем я еще не в курсе?
Я закидывал Руфь вопросами, а она только трясла седой головой да куталась в пуховой платок.
– Не знаю, птенчик, не знаю. Наверное, Тильда хотела тебя защитить. Не хотела причинять тебе еще больше боли…
– Бред! – Я грохнул по столу ладонями – они аж к клеенке прилипли – и оперся на них, нависая над Руфью. – Я же не помнил никого. Потерять только отца, которого не помнишь, или еще и брата с сестрой – какая мне, ребенку, была разница? А где их могилы, а? Думаете, я поверю, что мама никогда бы не пришла на могилы собственных детей?!
Хромосома отвела взгляд и уставилась в окно, поджав губы. Пальцы вцепились в края шали, натягивая шерсть на покатых плечах.
– А пинетки и игрушка? – решил дожать я. – Розовые пинетки. Зачем было их жечь?
Руфь съежилась, будто на нее сквозняком подуло, и кинула на меня какой-то раненый взгляд. Тут меня словно молнией шибануло.
– Погодите-ка, – поспешил я поделиться своим озарением. – Это же были вы! – Я наставил на Хромосому грязный палец, чуть не касаясь ее маленького носа, украшенного бородавкой у левой ноздри. – Это вы забрали пинетку и медведя! По маминой просьбе, конечно, но это сделали вы!
Словно для усиления драматического эффекта моему воплю вторила сирена пожарной машины. Я подождал, пока звук отдалится, и спросил уже чуть спокойнее:
– Куда вы их дели?
Руфь помотала головой так, что щеки затряслись.
– Не понимаю, о чем ты. Твоя мать говорила, что сожгла какие-то старые бумаги. Если и так, это ее личное дело. Ни о пинетках, ни об игрушках я ничего не знаю.
Офигеваю со взрослых! Ведь врут как дышат. Это, наверное, с возрастом приходит? Я вот хоть и совершеннолетний уже, но до некоторых мне далеко.
Я снова опустился на стул, не сводя глаз с Хромосомы. Нетушки, хрен она у меня отвертится.
– Слушайте, – я сменил тактику и доверительно понизил голос, – я просто хочу узнать, что случилось с моей семьей. Убедиться, что не один в этом мире. Мне сейчас это очень важно. Вы должны меня понимать. Вы, как никто другой.
Я говорил искренно, но на чувства давил совершенно сознательно. Надеялся, Руфь заглотит наживку. Она вечно плакалась о своей несчастной судьбе: как передала единственной дочери свой ущербный набор хромосом, и теперь та рожает то мертвых младенцев, то нежизнеспособных уродцев, которые умирают через несколько дней или даже часов после появления на свет. Помню, у одного из них было слишком маленькое сердце, неспособное снабжать кровью