она не смогла бы отправиться и, наоборот, вполне возможно, – это было бы очень на нее похоже – совсем не поехала бы; почему это оказалось так легко и в чем в любом случае было дело? – миссис Стрингем уже начала быстренько собирать мнения, но пока что держала свои прозрения при себе, поскольку в свободной интерпретации они могли бы показаться довольно тревожными. Вместе с тем величины, о которых мы говорили, то есть величины, наших двух дам окружавшие, во многих случаях были величинами вещными, а во многих других – другими, и обо всех них надо было потолковать. Соответственно, непосредственным выводом наших приятельниц был тот, что они подхвачены волной неизмеримой силы, поднявшей их на огромную высоту, и волна эта, естественно, швырнет их вниз в любом месте, где ей заблагорассудится. Тем временем, поспешим мы добавить, наши две дамы воспользовались своим рискованным положением как можно лучше, и если бы у Милли не было другой поддержки, она могла бы найти ее – и вполне достаточно, – видя, какой статус обрела здесь Сюзан Шеперд. Целых три дня девушка ничего не говорила ей о своем «успехе», о чем известил ее лорд Марк и о чем, кстати сказать, они могли судить и по другим проявлениям: она была слишком захвачена, слишком тронута возвышением и восторгами Сюзан. Сюзи вся светилась в сиянии своей оправдавшейся веры; произошло все то, что она, разумно рассуждая, вообще не считала возможным. Она рассчитывала на возможную деликатность Мод Маннингем – обратилась к деликатности, заметьте, лишь
едва возможной, – и ее обращение было встречено так, что это делало честь всему человеческому роду. Это доказывало чувствительность хозяйки дома на Ланкастер-Гейт, со всею искренностью выраженную обеим нашим приятельницам в первые же дни их пребывания; она как бы рассеяла в воздухе перед ними тончайшую золотую пыль, тем самым набросив на перспективы гармонизирующую дымку. Цвета и формы за дымкой виделись глубокими и мощными – мы уже наблюдали, как ярко они выступали для Милли; но ничто не могло по истинному достоинству сравниться с тем, насколько Мод оказалась верна своему сентиментальному чувству. Вот чем гордилась Сюзи, гораздо больше, чем высоким положением подруги в обществе, которое она все более осознавала, но еще не успела полностью измерить. Чувствительность Мод была даже более очевидна, чем то – в понятии более житейском и фактически чуть ли не на уровне откровения, – что она была
англичанка, определенно и в полном смысле слова англичанка, почти лишенная внутреннего отклика, но зато с прекраснейшим внешним резонансом.
У Сюзан Шеперд было для Мод одно определение, и это слово она повторяла снова и снова: Мод была «велика»; однако это вроде бы не совсем относилось к ее душе или к гулким комнатам ее дома: ее скорее следовало уподобить объемистому вместилищу, поначалу, вероятно, слишком большому, неплотно заполненному, а теперь натянутому так туго, как только возможно, на накопленное в нем содержимое – представляющее для ее американской обожательницы плотно упакованную массу любопытных деталей.
