Руки портного дрогнули и налились неожиданной сталью. Ирма шарахнулась, оторвалась – под свисающей с трехметрового потолка люстрой-абажуром Тайтингиль стоял прямой, словно выточенный из куска золота, засыпанный волосами, облившими плечи, и смотрел прямо на старого еврея.
На Льва Абрамовича.
– Дверг, – сказал эльф ровно, с удивлением. – Дверг, подгорный, ты!
Лев Абрамович бросил Ирму и, расставив руки, пошел чудноватой присядочкой к витязю.
– Светлейший! Батюшки мои, великие праотцы! Дождались, дождались чуда! Заступник… – Из глаз потекли слезы, и портной, точно так же, как и Ирму, крепко обнял витязя за бедра, вжавшись щекой в Бэтмена.
Нолдоринец смотрел сверху на сивую макушку и не вырывался.
– Беда у вас тут, дверг?
– Беда, светлейший. Никто уж не надеялся, – всхлипнул в дешевый трикотаж Лев Беспрозванный. – Все утеряно, утрачено, что делать, никто не знает, растерялись все. Да и вериться уже перестало – наша семья одна из последних. А ты пришел, значит…
– Э-э-э, – сказала Ирма.
– Детка, – с чувством объявил Лев Абрамович, отпуская Тайтингиля, – витязя светлейшего одену бесплатно я, и тебе, тебе презент; придумывай, что ты хочешь. И ступайте за мной.
Извитая, угловатая старомосковская квартира обладала черной лестницей, ведущей вниз. Пройдя закоулки своего швейного мирка, Беспрозванный отпер замок, открыл крашеную-перекрашеную дверь и широким жестом пригласил Ирму и Тайтингиля спускаться в переплетение узкой лесенки, охваченной летящими перильцами.
По пути вниз по лестнице голова у Ирмы закружилась. «От запахов, что ли? Какие тут странные запахи…» – мельком удивилась она. Наверху пахло обычно, старой московской квартирой. Нижний ярус, огромный полуподвал был насыщен странными, диковинными ароматами.
Удивленная, ошеломленная Ирма оглядывалась по сторонам. На стеллажах из сияющей сосны лежали штуки бесценных тканей, свитки, тяжелые книги, поблескивал металл и порой сверкали драгоценные грани камней. Мебель, обстановка – все было здесь неуловимо иным. Даже не старинным, а, казалось, вовсе нездешним. Низкие широкие диваны и вазы причудливой формы. И шкатулки на стеллажах, шкатулки, стоящие между рулонами ткани и всевозможными фигурками.
Тайтингиль шел как ни в чем не бывало. Создавалось ощущение, что все здесь ему знакомо. Мимоходом откинул тонкими сильными пальцами пару крышек – в шкатулках и сундучках засияло злато.
Лев Абрамович проследил за его снисходительным взглядом, покивал и сказал, обращаясь скорее к Ирме:
– Вот так, детка, надо же иметь какие-то твердые накопления… убеждения, а не только циферки на карточках и бумажках.
В подземелье Ирме сделалось нехорошо, но нехорошо по-особому – сладко, непривычно, и поэтому она никак не обозначила свою дурноту.
Откуда-то появилась широкая фигура в платье до пола; Ирма рухнула на мягкий, почти