Так или иначе, с определенного момента визиты мужа к тетушке, нередко имели продолжение в комнате Омельева.
Как-то раз я тоже зашла с мужем к художнику, и мне активно не понравилось обилие пустых водочных бутылок в комнате. Кстати, муж никогда не выпивал с Олегом. Он, Алексей, вообще не пьет водку, только хорошее вино. Не понравилась мне и творческая манера Омельева: кричащие краски, какая-то небрежность в прописывании деталей, традиционный, уже набивший оскомину передний план. Словом, Омельев, как художник, был мне неинтересен. Я прямо сказала об этом мужу, он согласился со мной, но заметил, что у Олега есть искорка таланта, которую нужно пестовать.
А еще Алексей рассказал «по секрету», что у Омельева случались периоды запоя, когда он, человек тихий и незлой, начинал вдруг буянить, впадал в агрессивность, а затем устраивал суд над своими картинами, крича так, что его слышала вся огромная коммуналка. Часть картин он приговаривал «к смертной казни» путем сожжения. Затем выносил эти холсты в глухой тупик огромного разветвленного двора и разжигал костер, бросая в огонь одно полотно за другим. Назавтра он рыдал и жаловался, что уничтожил лучшие свои творения, повторить которые уже не сможет. Вот такой был человек, и я не испытывала ни малейшего желания общаться с ним. И знаете, мой Алексей оказался единственным, кто мог хоть в какой-то степени образумить этого чудака. Пару раз мужу удавалось отговорить Омельева от «пожарища», и тот, проспавшись, воздавал спасителю своих картин горячую благодарность.
Она перевела дух и продолжала:
– Итак, я вам обрисовала вкратце обстановку, на фоне которой произошли последующие события. Однажды вечером, два года назад, муж вернулся домой после очередного посещения тетушки и принес большой пакет, в котором находилась картина. Ее подарил, точнее, навязал ему Омельев. Дескать, Омельев готовил большой суд над своими картинами и сам боялся того, что может произойти. Поэтому, мол, он хотел спасти хоть что-то, и подарил мужу полотно под названием «Банковский мостик». Ну, тот самый, что рядом с Казанским собором. Грифоны с золотыми крыльями, канаты, уголок экономического университета сбоку и маслянистая поверхность канала Грибоедова. Никакой не шедевр, но написано было все же без свойственной Омельеву небрежности. Что ж, подарок есть подарок, и мы с мужем повесили картину в спальне, рядом с несколькими другими полотнами, собранными Алексеем еще в прежние времена.
А на следующий день, уже поздним вечером, позвонила Елена Дмитриевна и сообщила, что произошла ужасная трагедия. С наступлением темноты Омельев в очередной раз устроил сожжение своих картин, предварительно приложившись безо всякой меры к бутылке. Затем, будучи, очевидно, в невменяемом состоянии, побежал к Аничкову