оживленный, взволнованный, болтливый (заговаривал, умаслял), слегка даже лихорадочный и тоже в нерешительности: потому что был запрет, происки беса, страх – Светлана, невеста. Всего лишь неделю назад, вся в предсвадебных хлопотах, Светлана приезжала к нему из Логатова; для нее свадьба была решена и неминуема, он же, после ее отъезда, сопротивляясь неминуемости, подыскивал в уме, нет ли другого, не столь бесповоротного варианта и развития событий. Итак, сейчас он поступал по отношению к ней нехорошо, подло, и это притом, что тогда, с ней, был искренен, а прощаясь даже прослезился и, хотя ничего не обещал (не поддерживал впрямую ее бракосочетательного торжества), молча все же поклялся н е о с к в е р н я т ь. Тогда, при встрече, было ощущение ее – торжества и его – обреченности, пути в западню, а сейчас, рядом с Любочкой, представлялось (или пугало?), что у Светланы – кроткая красота, тихая поступь, внимательные глаза, болящие за него, нервного и беспутного, голубиная чистота, венчающая ее как нимб, детская привязчивая беспомощность, любовь. Чем же были его слезы при расставании? Самооплакиванием? Заблаговременным покаянием накануне торопливой (прежде чем жениться) готовности согрешить? Потянуло кота после сливок на сырое мясо. Что же это такое в нем сидит странное, жадное, подыскивающее запасной вариант? И то сказать: со сливок пучит; а вот если поймать мышь и вонзиться в ее теплое бархатистое голенькое брюшко кровожадными клыками, чтобы под алчным языком содрогнулась и умерла последняя пульсирующая жилка, – это острее и необходимее, это запасной вариант, это разговенье, это возможность ощутить себя сильным и жизнеспособным… Что-то, однако, не похожа эта Любочка на жертвенную мышку. Настолько не похожа, такой крепкий орешек (это чувствовалось), что он даже попритих, предощутил, что и это – западня, и пожалел, что связался с ней. Внешне-то он по-прежнему улыбался, предвкушал, приценивался, увлекался острой чувственной игрой взглядов и слов, а внутри нес смутную тревогу, почти паниковал. Важно было подавить эту панику, и он ее подавил – там, уже на даче, когда обнял Любочку и они поцеловались; но, замещая панику, вылезло и расположилось в душе чувство вины. Не одно, так другое, не дыра, так прореха. Впрочем, ему полегчало, когда Любочка освоилась, осмотрелась, вписалась в интерьер и, увидев Светланину фотографию, спросила напрямик, не женат ли он; он ответил, что нет, бог миловал – не солгал, Светлану не очернил, но от этой темы – от сопоставления – захотелось уйти. К счастью, Любочка больше об этом не заговаривала – успокаивалась, знакомилась с обстановкой: напевая, перетрогала все вещи на ночном столике, пока он собирал закусить и выпить на двоих, покрасовалась перед зеркалом, подвела губы, смахнула невидимую пылинку с безукоризненно чистой щеки, закурила, повернулась к окну, за которым вразброд толпились деревья Мичуринца и грохотали электрички. Не опасаясь встречного взгляда, он впервые глазомерно оценил
