пьют бордо и курят трубки.
Их придумал злой писатель.
Всемогущий. Настоящий.
Мир, страницами наполнен,
очень гибкий, слишком хрупкий.
У рассказа две концовки,
Незе курит и смеётся.
Мы сквозь тамбуры в вагонах.
Кофе льётся мимо чаши.
Расскажи мне, друг-подснежник,
как земля на выдох бьётся,
По секундам пляшут тени,
становясь глупей и старше.
Поезд режет угол острый,
стук колёс уже не слышен.
Кроме чая и стакана —
мельхиора тяжесть греет.
Жёлтый луч, упавший оземь,
тихо спит, почти не дышит.
Между Бэконом и Гобсом
то горит, то бледно тлеет.
Екатерина Брагина
Великий Новгород
В полях ночных бушует вьюга…
В полях ночных бушует вьюга.
И ночь темна. И окна стужа
Завесой буйной до утра
Скрывает, демонов зовя.
Душа во вьюге одинока.
Душа во вьюге – сирота.
И сон её шаги тревожат
По крыше снежной до утра.
Они тяжки. Быть может, ветер,
В закрытую упёршись дверь,
Взметнулся на неё небрежно.
Душа моя, сему поверь!
И время тянется. Виденья
Пред взором предстают во мгле,
И тени медленно и томно
Плывут по каменной стене.
Давно ли ночь идёт? Быть может,
До утра светлого ещё
Не раз душе придётся вздрогнуть,
Взглянуть со страхом на окно.
Но вот слышны невнятно звуки:
Далёкий колокол иль глас
Взывает небу в этот час —
Помилуй, Боже, грешных нас!
Шорохи
Тишина. Тишина. Шорохи
Раздаются среди ночи́.
То ползут по полям вороги?
Нет, пронзают снега ручьи.
Тянут воды к реке холодные,
Но она под декабрьским льдом
Спит безмолвно, не слыша шорохи,
До весны непробудным сном.
А душе моей очень хочется
Крикнуть ночи: «Оставь дожди!
Пусть метели качают зимнюю
Колыбель, где не спят ручьи!»
Сергей Васильев
Северодвинск
Русь моя Матушка
Где-то колоколами церквей —
запоздало и заполошенно,
Где-то криком малых детей —
разозлило и огорошило.
Над землёю степная пыль —
шли и конные, шли и пешие.
Растоптали в труху ковыль —
разрисованы словно лешие.
Наступала чёрная рать —
убивала, сжигала, вешала.
Русь потом было не узнать —
нет ни конного, нет ни пешего.
Собирал войско русский князь —
непокорное, разобщённое.
В монастырь ехал, помолясь, —
дело