Очень важно взглянуть под интересующим нас в этой книге углом на финальную строку стихотворения – «И рыжую солому подожгли». Здесь сделан характерный для Мандельштама легкий семантический сдвиг – привычный эпитет «желтую» (солому) заменен на «рыжую». Гаспаров и другие исследователи отмечают, что в строке помимо соломы содержится намек на рыжие волосы Лжедмитрия I. А что значит этот намек? Очевидно, что в нем подразумевается не только сожжение тела самозванца после его погребения и выкапывания, не только пожар Смуты, но и пожар любви Лжедмитрия I к Марине Мнишек. Будет уместно вспомнить знаменитую сцену у фонтана из пушкинского «Бориса Годунова», согласно которой именно Марина Мнишек подтолкнула самозванца принять окончательное решение и идти походом на Москву. Это решение в итоге и привело Лжедмитрия I к страшной смерти.
Находясь в счастливой фазе отношений с Цветаевой, Мандельштам тем не менее описал любовь как огонь, охватывающий всего человека и приводящий его к гибели. Пояснительным комментарием к последней строке стихотворения «На розвальнях, уложенных соломой…» и ко всему стихотворению может послужить определение любви, данное поэтом в разговоре с Ириной Одоевцевой в 1920 году: «Любовь – это дыба, на которой хрустят кости; омут, в котором тонешь; костер, на котором горишь»114.
Процитируем также ту строфу из стихотворения Мандельштама «Веницейской жизни, мрачной и бесплодной…» (1920), в которой возлюбленная выступает в роли палача лирического субъекта:
Ибо нет спасенья от любви и страха:
Тяжелее платины Сатурново кольцо!
Черным бархатом завешенная плаха
И прекрасное лицо115.
Догадаться, что стихотворение «На розвальнях, уложенных соломой…» следует включить в разряд любовной лирики Мандельштама, вряд ли получится, если не знать про обстоятельства, сопровождавшие его написание. Характерно, что Мандельштам, публикуя стихотворение в разных изданиях, ни разу не помог читателю и не сопроводил текст посвящением «Марине Цветаевой», «Марине» или хотя бы «М. Ц.».
Однако у этого стихотворения есть отводок – шесть строк, датируемых маем 1916 года; в них о чувствах, владевших тогда поэтом, сказано куда более прямо:
Не фонари сияли нам, а свечи
Александрийских стройных тополей.
Вы сняли черный мех с груди своей
И на мои переложили плечи.
Смущенная величием Невы,
Ваш чудный мех мне подарили вы!116
Со стихотворением «На розвальнях, уложенных соломой…» это шестистишие скрепляет первая строка – «Не фонари сияли нам, а свечи…», которая представляет собой вариацию строки «Не три свечи горели, а три встречи…». Описывается в стихотворении петроградский, январский период свиданий Мандельштама с Цветаевой; «Александрийскими» петроградские тополя названы, по-видимому,