– Понимаю, – сказал он.
– Ну вот такая история. Буду очень благодарна тебе за помощь. А Коботу совершенно необязательно что-то говорить: я просто съезжу один раз, познакомлюсь, и все, а дальше ты уже снова по графику будешь работать, Ильич ничего и не узнает. В конце концов, он же не знает, что ты мне рассказывал про то, как деньги на «Данко» из России пришли, а не из Швейцарии, и про то, как у него вор в законе лечился, – добавила Алина к вранью еще и мягкий шантаж.
– Черт с тобой, – буркнул Эдип. – Жди, перезвоню через минуту.
Он перезвонил через четверть часа, когда Алина уже начала немного беспокоиться.
– Значит, так, – сказал он. – Я договорился. Завтра тебя ждут. Возьми с собой документы обязательно, у него там пропускная система как на режимном предприятии. Записывай его личный телефон, телефон секретаря и адрес…
Алина быстро записала все, что недовольным голосом надиктовал ей Эдип, и рассыпалась в благодарностях.
– Не за что, – мрачно сказал тот. – Будешь должна.
И повесил трубку.
Известно, что Петербург построен на болоте. Хотя сказать «построен» было бы неверно: плоскую каменную плиту города просто уронили в болотную грязь, поверх подземных проток, черных ручьев и молчаливых трясин в устье холодной северной реки. Камень постепенно погружался в топь, растворялся среди ядовитых туманов и вечного дождя, но город рос быстрее, чем болото успевало утягивать его в свои недра. Плита становилась все толще, шире, сдавливая под собой вековое болото, заброшенные капища, дремучие легенды и мелкую нечистую силу. Реки и речки стиснулись холодным камнем набережных, многочисленные острова и островки соединились паутиной мостов, и древние обитатели этих мест, задыхающиеся под тяжелым могильником города, напоминали о себе лишь наводящим тоску дыханием туманов, кошмарными снами да архитектурой домов, которые рано или поздно приобретали их унылые образы и подобия.
Если по берегам большой Невы, до того, как они сотряслись под поступью Медного Всадника, селились какие-то местные жители, то в самом сердце речной дельты, среди множества заболоченных островков, теряющихся в переплетении проток и речек, можно было встретить разве что мелких зверушек, да еще, может быть, отшельника-чародея, коротающего земную жизнь в покосившейся избушке на краю черной трясины. В XVIII веке болота островов были частично осушены, частично засыпаны землей, немногие оставшиеся от густых лесов деревья составили основу для парков. На протяжении последующих столетий острова стали местом удаленных от суеты дач, уединенных особняков, и даже бесцеремонное новое время входило сюда бочком, деликатно воздвигая свои невысокие новостройки лишь по периметру берегов. Сами острова остались заповедником старинных парков, правительственных резиденций и местом обитания тех, кто обладал не только деньгами, но и достаточным влиянием для того, чтобы поселиться здесь.
На островах жил и Герман Андреевич Галачьянц.
Гронский