Наступивший вскоре Новый год мы встретили понуро, невесело. Некоторое оживление внесла своим рассказом Нинка. Она, оказывается, вспомнила о звезде на елке и проскользнула незаметно в комнату, когда жандармы были еще в кухне. Щелкнуть включателем не решилась, сорвала звезду впотьмах (поэтому и елка свалилась со своей подставки). Затем, опасаясь привлечь к себе внимание, не пошла обратно, в кухню, а спряталась, замирая от страха, между дверью и двухэтажной кроватью ребят. Когда же жандармы вошли в комнату и зажгли свет, они не увидели Нинку, так как распахнутая дверь заслонила ее. Это она уже позднее незаметно выбралась из своего укрытия и встала возле окна. Нинка так крепко сжимала в руках злополучную звезду, что на коже надолго остались белые рубцы. Хвастаясь, она демонстрировала всем свои ладошки и прямо-таки купалась в низвергающемся на нее потоке заслуженных похвал. Ай да Нинка! Ай да наша умница-разумница! Ну надо же, какая она смышленая да проворная!
А я… а я, надо признаться, совсем упала духом. Ведь это только из-за меня нагрянула к нам с облавой жандармерия, и только по моей милости так скучен, невесел наступивший новогодний праздник. Вдобавок Мишка сказал серьезно, без обычного ехидного подтрунивания: «А я знаю, ту, май-то, кого искали эти „лягавые“ – конечно, не посторонних „остарбайтеров“ и даже не поляков». Он в упор уставился на меня: «Кому-то из нас следует, май-то, крепко поостеречься!»
Эта Мишкина реплика вроде бы осталась без внимания, но уже позднее, когда я мыла в кухне посуду, мама, прикрыв плотно дверь, сказала мне: «Вот что. Запомни сама и передай своему английскому приятелю, чтобы он никогда больше не появлялся здесь. Никогда! Я категорически запрещаю!»
Вот так. Категорически… Ох, как смутно, погано и гадко на душе. Вдобавок еще этот буран… Слушая тоскливое завыванье ветра за окном, и самой хочется заголосить в голос, завыть, как волк. Зачем я загадала эту дурацкую примету? Неужели и впрямь грядущий год не принесет мне ничего-ничего светлого и отрадного?
Непогода продолжается и сегодня. Уже почти сутки не стихает снежная вьюга. Возле нашего крыльца вырос огромный, дымящийся стужей сугроб. Стекла окон по-прежнему временами тонко звенят под ураганными порывами ветра, сквозь них ничего не видно, кроме сплошной снежной круговерти. В доме сумрачно и холодно, как в погребе, хотя на дворе еще день, да и камин только недавно протопили.
Я сижу в одиночестве в своей кладовке, укутанная маминым теплым платком, в наброшенной на плечи Мишкиной ватной «куцавейке». Пристроенная под подоконником лампа под зеленым треснувшим колпачком то и дело мигает, словно смертельно устала, словно выбивается из сил от моей писанины. В щели окна, хотя оно и занавешено одеялом, зверски дует, так что мерзнут сжимающие ручку пальцы, и мне приходится периодически их отогревать, засовывая руки под теплую «куцавейку».
До обеда я написала о событиях вчерашнего дня,