Николай выбегает из дверей, несётся ко мне, и уже отсюда я чувствую его опаляюще-душную злобу. Скатываюсь с подоконника на пол и закрываю голову руками. Старик хватает меня за ухо и тащит в палату.
– Откуда это у тебя?! – Он тычет пальцем в выволоченные из-под матраса ошмётки аккуратно засушенных листочков.
Как же варварски он с ними обошёлся, остались только пыль и черешки! Самое дорогое, что у меня было! Неужели он вредит всему, чего касается?!
– Как только наглости хватило?! Как ручонки-то дорвались?! – Он всё таскает и таскает меня за ухо. – У-ух, бестолочь!
Я захожусь плачем. Очень хочется как-то оправдаться, но сопли текут, заливая носоглотку. Чувствую, как надувается и пульсирует скрученное пальцами ухо, а старик всё выкрикивает свои злые слова, зовёт меня мразью и сволочью, тянет и тянет. Кажется, будто ухо сейчас раскрошится, как мои листочки. Ну неужели это такое жуткое преступление?
– Что тут происходит? – слышу я прохладный, спокойный голос, от которого внутри сразу поднимается надежда и вместе с тем страшный стыд, что он меня за столько дней впервые застал именно так.
Я замираю, только грудная клетка рвано вздымается с уродливыми всхлипами. Старик наконец отпускает моё ухо, и я хлопаюсь на пол, на ворох простыней. Я поднимаю глаза и вижу склонившегося надо мной доктора. К лицу и шее приливает жар.
– А вы поглядите, чего творит! – Николай хапает с перекладины кровати останки погубленных листьев и машет ими в воздухе как свидетельствами страшного злодеяния. – На окна лазает, виноград дерёт, гадина! И как-то ж ума хватило!
И тут лицо доктора впервые на моей памяти озаряется хоть лёгкой и почти незаметной, но улыбкой. Он переводит взгляд на меня, и я стыдливо опускаю голову.
– «Ума хватило», – повторяет он. – Как забираешься? С помощью тумбочки?
Я неуверенно киваю, будто идея была не моя. А затем он носком ботинка выдвигает из-под кровати ящик с кубиками и опрокидывает на пол. Деревянные грани гремят о плитку.
– Покажи, как ты составляешь слова, – просит он. – Сможешь написать «дом»?
О, легко! Я потихоньку успокаиваюсь и, размазывая сопли по лицу, придвигаюсь ближе к горе деревяшек. Без труда нахожу нужные буквы, выставляю их в необходимом порядке – Д-О-М, – широко улыбаюсь и смотрю на доктора, надеясь на одобрение. Его лицо, однако, вновь становится бесстрастным. Он просит меня написать ещё всякое: «свет», «дерево», «окно», даже «Николай», на что старик недовольно фырчит.
– Хорошо, – кивает мне доктор. – Раз так, то пора начинать уроки. – И он выходит из палаты.
С того дня мне стало доступно ещё одно прежде незнакомое помещение – «классная комната». Она оказалась светлой, воздушной, с доской на стене,