Я прислушался. Плач доносился со второго этажа. Голос чем-то напоминал мамин, но звучал странно, то затихал, то через секунду начинал нарастать, будто кто-то крутил туда-сюда ручку громкости. Я медленно пошел наверх. На цыпочках подкрался к двери комнаты и прислушался. Вот откуда шел звук. Точно мама. От ее плача в животе выросла воздушная яма, как когда катаешься на американских горках. Кажется, я понял, что произошло. Но надеялся, что ошибаюсь. Нужно было все выяснить. Я набрал в легкие воздуха и повернул ручку.
Заперто.
С чего ей понадобилось запирать дверь спальни?
Я постучал.
– Мам.
Она не услышала, так громко плакала.
– Мам, это Дэнни! Что случилось? – проорал я.
Плач тут же стих.
– Иди вниз, Дэнни! – крикнула она. Ее голос напугал меня даже сильнее, чем слезы.
– Мам, ты норм?
Идиотский вопрос.
– Да.
Идиотский ответ.
Знамо дело, она обманывала. Когда все в порядке, не будешь так реветь. Только если по телику показали что-то реально грустное. Или кто-то умер. Человек или, там, домашнее животное.
– Ты поранилась?
– Дэнни, прошу, уходи.
Может, я и хотел уйти.
Но нет.
– Что случилось?
– Ничего.
Я знал: что-то произошло. Даже тряпка какая-нибудь так не плачет, а мама моя вообще не из таких. Я видел, как она однажды заорала на мужика в супермаркете. В отделе чипсов. У него татуха была на всю лысую башку. Он с силой толкнул мамину тележку и даже не извинился, только взглядом ее смерил. Она закричала на него, скрестив руки на груди. Не спасовала. Я капец как ей гордился.
– Чаю хочешь, мам?
Не помню, чтобы она хоть раз в жизни отказалась от чашки чая.
– Нет.
Подозрительно.
– Где Каллум?
Я услышал смешок. Так смеются те, кому совсем не смешно.
– А ты как думаешь? – сказала мама.
Я знал ответ.
– Позвонить тете Тине?
– Нет.
– Дяде Грегу?
– Нет.
– Может, дяде Мартину?
– Нет! – еще громче крикнула мама. – Я хочу, чтобы ты ушел.
И снова заплакала.
Я только хотел узнать, что стряслось, и все. Но она моя мама, так что я послушался. Спустился на первый этаж и включил телик. Надеялся посмотреть футбол, но так и не нашел его ни на одном канале. Чисто невезучий день, футбольные матчи ведь постоянно где-то показывают. Наткнулся на программу про львов. Обожаю львов. Они дрались на экране. Я сделал погромче. Рев заглушал мамин плач.
Пора было пить чай. Но никакого чая не было в помине. Впервые у нас такое. За всю жизнь. Мама мне всегда чай делает, даже когда простыла или перебрала красного вина. Но в тот день я даже был рад, что чай не готов. Не испытывал ни капли голода. Нельзя есть, когда внутри все сжалось как кулак. Когда понятия не имеешь, что с твоей мамой.
Мне стало скучно смотреть, как львы бьют друг друга лапами, и я позвонил Эми. Даже от звука ее голоса мне обычно делается легче. Но ее телефон был вне зоны доступа. Я оставил сообщение, мол, надеюсь, ты в порядке.
Выглянул в окно. На улице совсем стемнело. Вот что бывает, когда переводишь часы. По-моему, тупая затея. Зачем пить чай в темноте, если еще вчера в это время было светло? Вообще смысла ноль. Еще посмотрел телик. На этот раз выключил звук, чтобы слышать маму. Там шел матч по регби. Не люблю регби. А без звука так вообще беспонтовая чушь.
Стоило мне подумать, что уже ничего не произойдет, как на лестнице послышались тихие шаги, как будто к нам залез грабитель. Это мама спускалась, чтобы приготовить мне чай.
– Мам?
– Сынок, сиди, где сидишь, – сказала она. – Прошу тебя.
Я услышал, как шаркают по полу ее шлепки, будто она тащит что-то тяжелое. Потом она высморкалась.
Мама попросила меня оставаться на месте, но я не мог. Надо было узнать, что с ней. Я тихо-претихо открыл дверь и пошел по коридору, как в замедленной съемке. Дверь в кухню оказалась закрыта. Я испугался. Так бывает в фильмах ужасов, когда не знаешь, что ждет тебя в комнате. Я повернул ручку, легонько толкнул дверь и заглянул внутрь.
Мама просто стояла спиной ко мне и смотрела в темное окно. Но поворачиваться ей было необязательно. Я увидел отражение ее лица в оконном стекле, все в огромных синяках, под одним глазом виднелся фингал, черный, как небо за окном.
Мама потянулась за бумажным полотенцем и сплюнула в него. Белая бумага окрасилась красным.
Она наклонилась над раковиной, держась руками за живот, будто ее прихватило, и снова начала плакать.
Тогда я понял, что должен