Но эта узнала. Вытаращилась, отступила на шаг, тихо ойкнула – и, закатив глаза, принялась оседать, скользя по стене хрупким плечиком. Я едва успел подхватить ее и осторожно опустить на паркет в прихожей, придерживая ладонью затылок, чтобы бедняжка ненароком не ушиблась.
Хозяин апартаментов оказался покрепче: тоже выпучил глаза до размеров золотого империала, выругался, но сознание все-таки не потерял. И тут же принялся пятиться, тоскливо глядя то на меня, то на оставшуюся на вешалке в прихожей кобуру с наганом.
– Ты это брось, – буркнул я. – Даже не думай.
– Отче наш, сущий на небесах! – забормотал Петропавловский, осеняя себя крестным знамением. – Да святится имя твое, да придет царствие твое…
Дни, проведенные в духовном училище, не прошли впустую. Нерадивый отпрыск священнослужителя не только без запинки тараторил текст молитвы, но и, похоже, успел заново уверовать в Господа. Впрочем, неудивительно: встреча с ожившим мертвецом – определенно не то, что происходит каждый день.
– Да хватит тебе, дурья башка. – Я шагнул в прихожую и прикрыл за собой дверь. – Это я. Живой и почти здоровый.
– Д… д-д… д-да как так-то? – От волнения Петропавловский даже начал заикаться. – В-вовка… Как так вышло?!
– Сам не знаю. – Я пожал плечами и опустился на корточки – обратно к многострадальной горничной. – Давай-ка мы твою барышню на диван определим, чтобы не простудилась. И самовар поставь – а там и поговорим.
Ничего особенно я не делал и не требовал, но Петропавловский никак не мог перестать таращиться. Его как будто приморозило ногами к полу, и даже потрогать меня за рукав он решился, только когда я слегка подвинул его плечом, пронося в гостиную бесчувственное женское тело.
– К-какой самовар, Вовка? Мы ж тебя третьего дня похоронили!
Петропавловский все еще пыхтел, бледнел и дрожал, как осиновый лист, однако теперь к нему хотя бы вернулась способность соображать… ну, частично вернулась. Я не завывал, не парил над полом, не звенел цепями, не пытался вырвать сердце или высосать кровь из шеи, как поступил бы на моем месте любой уважающий себя упырь. И выглядел хоть и преотвратно, но все же вполне живым.
– Господь милосердный… Вовка, а это точно ты?
– Сейчас в лоб как дам – узнаешь, – проворчал я, укладывая горничную на диван. – Самовар, говорю, ставь.
– Да, ты. – Петропавловский кое-как выдавил из себя усмешку. – Теперь узнаю… Но как так вышло-то, что