А малыш обкорнал остатки пирожка едва ли не до ливера, так что тот уже темнел сквозь ноздреватое тесто, закинул масляными пальцами его себе в рот, достал следующий. И вновь щипки, и снова братия лесная ждет, и щенок ушастый черный лег около лавки, положив умную мордаху на лапы, и разве что только бровями шевелит, на юрких белок поглядывал, на птичек, но с места не двигался – смотрел. Идиллия.
Малыш закончил со вторым пирожком, отер руки о штаны, и тут же вся живность разлетелась, разбежалась кто куда.
– Опять салфетку не положила, – будто передо мной извиняясь, сказал он.
– Характер такой, – ответил я.
– Привычка, – сказал малыш, спросил, – можно эти, – продемонстрировал пакет, – домой заберу?
– Конечно.
Мы замолчали, сидели, слушали тишину. Разве что Бим, что лежал в ногах, изредка фыркал, всхрапывал, будто пыль ему в нос попадала, или принюхивался. Я все хотел спросить про белок, про то, почему не опасались они нас, но почему-то не спрашивал.
– Ты где живешь? Тебя проводить?
– Не надо.
– Хорошо. Мне пора, – демонстративно оперся руками о колени, встал, хотел протянуть руку для рукопожатия, сказать: «ну все, бывай», но вместо этого спросил, – ты всегда там, на площади обитаешься?
– Да. Почти.
– А завтра будешь?
– Да.
– Я приду? – сказал и осекся, испугался своего вопроса. Не должен вот так взрослый выпрашивать разрешения у малого – наводит на нехорошие мысли, будто я извращенец какой.
– Приходите, – малыш ничуть не удивился вопросу, будто его каждый день взрослые непонятные дядьки спрашивают: «ну что. Я к тебе заскочу?».
– Тогда… давай, до завтра.
– До завтра.
Я пошел прочь по той самой тропинке,