Злобный, остроумный, циник, был он поистине чудовищным явлением, даже среди этого света, который особой суровостью обычаев не отличался.
Ксендз-епископ Массальский был родственником Радзивиллов, но разгневанный до бешенства на воеводу, всей силой духовенства, которую имел в руках, выступал против него. Радзивилла на самом деле мало это трогало, но другие оглядывались на костёл, на духовенство и проклятия, которыми оно угрожало.
Неприязнь между князем-воеводой и ксендзем-епископом дошла до той степени, что Радзивилл по десять раз на дню повторял:
– Он хочет быть Станиславом, тогда я ему Болеславом буду!
Массальский не хотел быть мучеником, но в безопасности за стеной и своей гвардией, он брызгал самыми отвратительными, грубыми угрозами против князя.
Ещё далеко было до открытия Трибунала, а Вильно уже выглядел, как осажденный. По улице день и ночь тянулись вереницы повозок, гружённых плодами, сеном, мукой, запасами кладовой и бочками с напитками.
Некоторые везли вещи, оружие, домашний инвентарь, палатки под конвоем дворских солдат с разным оружием, в самых особенных цветах. Не было более приличной усадьбы, каменицы, сарая, где бы подъезжающие люди и кони уже не разместились.
А оттого что с обеих сторон подходили враждебные друг другу силы, а с местом было трудно, рождались ссоры, драки и среди вымыслов каждую минуту раздавались выстрелы.
Рядом с дворцами, которые должны были занимать гетманы, на Антаколе у Сапегов, около кардиналии Радзивиллов стражники сохраняли некоторый порядок, но по углам распоряжался, кто хотел, и возмущался, кто мог.
Одним и другим пройти по улице, не столкнувшись, было трудно.
Из того, что можно было увидеть в самом ядре города, можно сделать вывод, что происходило за ним в предместьях и лагерях, на юрисдикции Радзивиллов Снипишков, на Антаколе, возле резиденции епископов.
Здесь ни одни ворота не отворялись в белый день без парламентёра, а прибывший должен был указывать, кем был и с чем ехал.
Даже костёлы, доступ в которые Массальский запрещал людям Радзивилла, охранялись или были закрыты.
Монашки, которых давние отношения связывали с панскими семьями, под предлогом монастырской автономии не менее свободно себя чувствовали, дав приют благотворителям и приятелям.
Толочко пани гетманова отправила в Антокол вперёд, поручив ему, чтобы заранее рассмотрел положение и собрал для неё всё, что могло его прояснить.
Ротмистр не был чужим в Вильне, знал его как каждый литвин, но он давно там не был и приезжал на короткое время, поэтому оказался как в лесу. Только везде умел справляться. Из прошлых связей осталось у него много знакомств с радзивилловскими, которые считали его своим. Мало кто из здешних держался с Чарторыйскими или Флемингом, потому что первые никогда не старались завоевать популярность, и её также не имели, а другого высмеивали как немца.
О нём ходили анекдотики, которые рисовали его как слабоумного и совсем