– А что здесь, на этом берегу? Ой! – это Ёжик уже вступил лапами на берег, и я чуть не свалилась в воду. Неловко спрыгнула с него, зачерпнув, конечно, полные туфельки воды. Подумала – и сняла их совсем. Мой вергилий одобрительно кивнул, отряхиваясь неподалёку.
– Это Роща Полузабвения, – пояснил он и попросил: – Дайте мне вашу косметичку на секунду. – Не без опаски я протянула Ёжику зеркальце. Тот коротко оглядел себя, оскалил зубы, поковырял в них подобранной с земли веточкой («Какие у него большие и острые зубы!» – мысленно ахнула я). Вернул мне зеркальце (у меня отлегло от сердца). – Ну что, вы идёте?
Мы двинулись вверх по склону холма, поросшего то ли кустарником, то ли карликовыми деревцами, которые всё время цеплялись за моё платье, пока провожатый не догадался выйти на нормальную человеческую тропинку. Туман лежал и здесь, хотя не такой густой, а молочное небо было лишь чуть светлей, чем на Пустоши, будто невидимое солнце передвинулось с трёх на четыре часа утра.
– А ведь та, другая, тоже здесь проходила! – вдруг вспомнила я.
– Не совсем, тётя Алиса: она проходила Рощей Безымянных Вещей, – возразил Ёжик. – Тут есть разница, хотя и похоже. Даже с точки зрения насеко… а! – он ударил себя лапкой по шее, прихлопывая комара, и выругался:
– Бляха-муха!
Едва он это произнёс, в воздухе перед нами, неприятно жужжа, пронеслась стайка огромных мух с гуся величиной. У каждого из этих кошмарных насекомых было одинаковое карикатурное лицо сельского алкоголика с синим носом картохой. Полосатые тельняшки делали этих мух немного похожими на ос-мутантов. Я вся обмерла. Ёжик меж тем продолжал шуровать вперёд, будто встреча с эскадрильей блях-мух была для него самым повседневным делом, и буднично буркнул под нос, когда я его нагнала:
– Ну, чего вы испугались, эка невидаль? Это вы ещё Ёкарного Мамая не видели…
Я вся сжалась. Было от чего: совсем близко от нас раздался густой рёв, будто принадлежащий древнему динозавру.
А вот показался и сам динозавр, верней, Ящер: ростом в холке с двухэтажный дом, а длиной с три-четыре вагона товарного поезда. Неудивительно: с каждой стороны Ящера помещалось по восемь или десять ног. Я устала их считать, пока он шёл мимо нас, напролом через чащу (жалобно потрескивали молоденькие деревца), а шёл он не быстрей черепахи, правда, гигантской. В песочной коже ящера кое-где торчали короткие монгольские стрелы, а кое-где темнели пятна старых полустёртых надписей и граффити, самых разных, от легкомысленных сердечек до коротких буддийских мантр – на длинные у рисовальщика, видимо, не хватило мужества.
Ящер заканчивался карикатурно длинным и всё утончающимся хвостом, охвостье которого представляло собой корабельный якорь. Якорь погружался в землю одной из своих лап и, словно плуг, оставлял в земле широкую и глубокую борозду.
– Это, тётя Алиса, Одинокая Межа, – пояснил Ежик в ответ на мой немой вопрос. – Ёкарный Мамай её завсегда распахивает.
– Зачем?
– Да кто ж знает? Как вы его на Земле призовёте – так он выползает