Раз, когда после обеда Мирон лежал в балагане и раздумывал свои невеселые старые думы, кто-то подъехал верхом.
«Опять, видно, Мухачок», – подумал Мирон и притворился, что спит.
– Старичку! – послышался знакомый голос. – Жив, Мирон?
– Это ты, Илья?
– Около того…
Это был Никешка на своей сивой кобылке. Нагнувшись, он пролез в балаган и с трубкой сел на порог.
– А ведь я-то тебя за синелыцика принял, – жалостливо заговорил старик. – По голосу смешал… ох-хо-хо!.. Другие-то робят, а я вот лежу…
– Все будем лежать… Ты свое обробил все, – философски заметил Морок. – Работы не проробишь, а тебе и замениться кем помоложе пора.
– Да замениться-то некем.
Мирон рад был живому человеку, которому мог пожаловаться на свою жизнь, все же суседи. Да и скрывать нечего было: весь завод был на слуху. Посидел Никешка, поговорил и уехал, а Мирон долго думал, зачем мог приезжать к нему Морок.
«Так, шалый», – решил про себя старик.
А Никешка приехал и во второй, и в третий раз. Сначала закинул заделье: не видали ли пегой лошади? – а потом хлеба выпросил. Солдатка Матрена подняла было его на смех, но Мирон ее остановил.
– Худ он для себя, а не для нас… Оставь, зуда! Тоже суседи называемся…
Однажды, когда старик вышел из балагана посмотреть на работу, он даже остановился от изумления. Покос доканчивали, и оставалось пройти последнюю мочажинку. Солдатка косила в березняке, а мочажинка досталась Дарье. Теперь Мирон увидел такую картину: Даренка сидела на траве и перевязывала порезанную вчера ногу, около нее ходила по траве сивая кобыла, а в мочажинке работал Никешка. И как работал: только коса свистит… Старый Мирон залюбовался на эту настоящую мужицкую работу, а Никешка так и прет полосу за полосой. Могутный человек, одно слово.
– Вот бог работника послал, – вслух проговорил Мирон, подходя к дочери.
Никешка даже не оглянулся, а только поплевал на руки и еще сильнее ударил косить. Даренка смутилась и хотела взять у него косу.
– Постой, дай кончить, – отозвался Никешка, не глядя на нее. – На себя не роблю, так хоть тебя заменю. Куда ты без ноги-то в осоку полезешь, дура?..
Пришла старая Арина и тоже полюбовалась на Никешкину работу. Старики даже вздохнули о собственных молодых годах, тогда у них работа горела в руках, а по пути вспомнили и про непокорных сыновей, работавших теперь на себя. А Никешка все косил, – расстегнул ворот рубахи, бросил шапку, снял сапоги.
– Ну, теперь прощайте! – сказал он, когда от мочажинки осталась одна зеленая щетина да валы свежей кошеницы.
– Куда