– Сидит в гостиной и рисует тебе картинку к Рождеству. Ой, я ведь не должен был выдавать его секрета!
– Я слышать ничего не слышала. А что, если бы ты ему немножко помог? Ведь еще надо позолотить орехи для рождественской елки. Или ты хочешь со мной наматывать шерсть?
– О, с удовольствием, мама! А ты мне в это время что-нибудь расскажешь?
– Разумеется, тебе, и Дюц, и всем, кто захочет слушать. Но прежде я положу несколько яблок в духовку. Зови-ка всех в мою комнату, но только тихо, чтобы не мешать отцу.
Осторожно хлопают двери, и слышно лишь, как стонет, словно больной ребенок, ветер в дымоходе и как иногда бросает в окно горсть снега.
Пастор Шлиман сидит за своим письменным столом. В комнате висит облако голубовато-серого дыма от его длинной трубки. Перед ним книга, присланная книготорговцем из Нойбранденбурга. В ней рассказывается о гибели Геркуланума и Помпей и об их необыкновенном воскрешении из пепла. Это куда интересней, чем любой роман Вальтера Скотта или фантастические рассказы Гофмана, с которым теперь столько носятся, не говоря уже о сочинениях тайного советника Гёте, который, по правде говоря, нагоняет смертельную скуку!
Но только читать о погибших городах – это все равно слишком мало. Вот поехать бы в Италию и собственными глазами посмотреть, как раскапывают Помпеи! А я прирос тут к своей деревне, как устрица к скале. Кстати, устриц я тоже еще никогда не пробовал. Если верить литераторам, они очень вкусны. О боже, почему я всего лишь пастор? Только потому, что мoй отец был пастором, и мой дед, и потому, что каждый имел по куче детей и не мог купить поместья. Быть судовладельцем или купцом, как предки в Висмаре и Любеке, было бы куда как лучше! Отказаться от должности пастора, чтобы не читать каждое воскресенье проповедей о том, во что не веришь ни сам, ни большинство твоих слушателей? Это легче сказать, чем сделать. Я-то перебьюсь и, несмотря на свой возраст, в любое время поступлю к какому-нибудь молодому дворянину, чтобы сопровождать его в путешествиях. Я буду ездить с ним по белу свету, будто и сам я вельможа. Но на что будет тогда жить Луиза с детьми? Не на жалкие ли несколько сот талеров, которые оставил ей в наследство старик бургомистр? Шестнадцать лет тому назад она была самой красивой девушкой во всем Штернберге, и многие считали, что я сделал выгодную партию. Но дело не выгорело! Какой из меня земледелец! Во мне совсем нет крестьянской жилки, и поэтому поле не приносит даже половины того, что давало при моих предшественниках. Мне нужны люди, общество, вечером – партия в вист, приправленная крепкой мужской шуткой. Проклятие! Ведь при других условиях и в другой среде из меня могло бы кое-что получиться!
Он быстро осушает рюмку и наполняет ее снова. Выдвигает левый ящик стола, где лежат бумаги времен его юности, уже пожелтевшие, но исписанные тем же убористым, с большими завитушками почерком, характерным для него и по сей день.
Вот тетрадь, которую он исписал, когда ему было двадцать девять лет. Тогда он, вняв настойчивым советам отца и стремясь к обеспеченному