А капитан Костров находился еще под впечатлением встречи с Беляком. Правильно сказал Пушкарев, что ему в городе куда труднее, чем партизанам в лесу. Надо быть не только осторожным, осмотрительным, – надо иметь мужественное и крепкое сердце, железную выдержку. Костров убедился на личном опыте, как иногда трудно бывает сдержаться, не показать своих чувств. Вспомнилось ему, как однажды он и командир взвода Селифонов с документами полицаев, якобы несущих службу на одной из железнодорожных станций, пробрались в город и пробыли там почти весь день.
Сейчас Костров вспомнил город таким, каким он видел его тогда, – с разбитыми окнами, разрушенными обгорелыми стенами. На перекрестках улиц фашисты уже вывесили написанные готическими буквами указатели дорог, названия ближайших населенных пунктов. Беспрерывным грохочущим потоком катились на восток тяжелые тупорылые машины с военными грузами и солдатами. На бортах машин были яркими красками выведены надписи, многозначные цифры, изображения животных, птиц. Тягачи тащили пушки разных калибров. Иногда проходили, гремя и лязгая гусеницами, танки с белыми крестами.
Жители бродили по городу, опустив головы, крадучись, не узнавая знакомых. Лица у всех были настороженные, испуганные.
По городу ползли тревожные слухи: группу девушек увезли к фронту в солдатский дом терпимости; около двухсот мужчин и женщин гитлеровцы отправили в свой тыл; восемьдесят еврейских семей эсэсовцы вывезли ночью на автомашинах, будто бы в лагерь, но на утро кто-то из жителей обнаружил во рву около леса истерзанные трупы этих людей.
На безлюдной площади против собора Костров и Селифонов увидели наскоро сколоченную виселицу. Ветер раскачивал тело повешенного. На шее у него болталась дощечка с циничной надписью: «Mертвые не болтают». Селифонов попытался опознать труп, но безуспешно. Он, видимо, висел уже много дней…
– Вот мы и дома, – весело проговорил Дымников, оборвав воспоминания Кострова.
И тут же раздался требовательный окрик:
– Стой!
Назвали пропуск. Извилистой, невидимой в темноте стежкой подошли к лагерю. Показались землянки, шалаши, расставленные кругом. В центре лагеря стояла штабная землянка.
– Можно быть свободным, товарищ комиссар? – спросил Сережа.
Командир отряда Зарубин не спал. На столе, на железном противне лежали остывшие жареные грибы, картофель и плохо выпеченные пшеничные лепешки.
Положив голову на руки, Зарубин о чем-то думал и так ушел в себя, что не заметил вошедших.
«Опять тоскует», – мелькнула мысль у Добрынина, и он громко кашлянул.
Зарубин вздрогнул, словно очнулся ото сна.
– Нас ожидал? – спросил Добрынин.
– Да… да… – как-то неопределенно ответил Зарубин. – Давайте поедим.
Проголодавшись за дорогу, комиссар и начальник разведки уселись за стол и с удовольствием принялись за еду.
В соседней землянке партизаны тихо запели:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая