Таким образом, информационное обеспечение процесса уголовного правотворчества подразумевает в первую очередь анализ «права в действии, когда оно выступает не просто в виде нормативных положений, содержащихся в традиционных источниках, но и в виде типичных форм фактического поведения людей, их ценностных ориентаций и установок»[119]. Если вспомнить, что ценностные ориентации и установки являются составными элементами этнической картины мира, определяющей и структурирующей поведение представителей данной общности, то, следовательно, законодатель, формулируя норму-запрет, должен «высекать» ее из «живого» права, существующего в широких пластах социальной действительности, а не создавать некие абстрактные модели запрещенного поведения и в то же время не запрещать через уголовный закон такие массовидные формы отклоняющегося поведения, которые коренятся в этнических традициях и стандартах жизнедеятельности людей.
Предположим, что законодатель обнаружил в массе социальных отклонений, существующих в любом обществе, некое негативное явление, обладающее значительным уровнем общественной опасности, способностью к репродуцированию и нехарактерное для сложившейся системы этнокультурных ценностей большей части населения (например, торговлю людьми или принуждение к занятию проституцией). Очевидно, что в данном случае можно говорить о наличии оснований для криминализации подобных деяний, разумеется, после констатации неэффективности иных, более мягких, мер социального контроля. Надо думать, что следующим шагом законодателя будет установление уголовно-правового запрета путем его формулирования в терминах, словах и иных единицах лингвистического материала. Другими словами, реальное поведение должно быть «аккумулировано» в тексте статьи уголовного закона таким образом, чтобы этот текст при обратном переводе на язык действий наиболее адекватным образом соответствовал данным действиям. Нет нужды говорить о том, что единственным средством трансляции уголовно-правовой нормы является язык – система знаков, служащая инструментом человеческого общения и мыслительной деятельности, способом передачи от поколения к поколению информации.
Даже из этого весьма общего определения языка можно вывести его основные функции. Во-первых, любой язык – английский, русский, китайский или суахили – связывает сознание мыслящего с мыслимым предметом, участвует в бытии обоих. «Без слова представление не могло бы становиться знаком того, что мыслится. В этой функции отделения и связывания и находится источник неограниченного влияния языка на мышление»[120]. Во-вторых,