Как никто из поэтов, Пушкин диалектичен. Это придает его поэзии особую высоту и взвешенность. Он знал парадоксальный норов житейских бурь, помнил «дней минувших анекдоты» и не ставил поспешных оценок ни прошлому, ни настоящему. Пушкин первым в русской литературе вывел на сцену неоднозначных персонажей. Пугачев, Онегин, Германн, Петр Великий, Борис Годунов, даже Дубровский – их не записать ни в положительные, ни в отрицательные герои. Многим памятен вздох царя Бориса: «Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!» Однако перед этим он произносит не менее важную реплику: «Но презирать не должно ничего», и в этих словах – пушкинское кредо. В мире Пушкина нет ничего инфернального. У каждого своя правда, ни на ком нельзя ставить крест. «Жизни мышья беготня» куда сложнее, чем прямолинейное противостояние черных и светлых сил.
Он писал проще и логичнее, чем предшественники. Избегал головоломных аллегорий, предпочитая «прекрасную ясность» непринужденного разговора, в котором находился повод и для шуток, и для печали, и для экскурсов в прошлое. Таков «Евгений Онегин». Мы подчас воспринимаем «даль свободного романа» как незыблемую классику и забываем, что это программная вещь, с вызовом. Стихи, растворенные в прозе. Аналог – байроновское «Паломничество Чайльд-Гарольда». Но Байрон – демонический скептик, да еще и боец, агрессивный возмутитель спокойствия, а для Пушкина важнее любование самой жизнью в ее повседневных деталях – от шляпы-боливара до брусничной воды. Так романтизм превращается в реализм. Хотя, когда речь идет о поэтах, создавших собственные миры, все эти термины условны…
Пушкин подчас испытывал и гнев, и раздражение, и «русскую хандру», но не пускал эти слабости в стихи и прозу. Он мог рассказать в частном письме Петру Вяземскому в 1826-м: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? если царь даст мне свободу, то я месяца не останусь». Немного поостыв, в постскриптуме поэт разъяснил природу своего раздражения: «Я теперь во Пскове, и молодой доктор спьяна сказал мне, что без операции я не дотяну до 30 лет. Незабавно умереть в Опоческом уезде». «Мысли черные» приходили в смятенном состоянии, когда нездоровилось… Но если он всерьез брался за перо – обиды не принимались в расчет. И Пушкин становился мудрецом, далеким от мелочного пессимизма.
Патриотический мотив – один из важнейших в его симфонии. Это искреннее, органическое чувство: он никогда не писал торжественных од в надежде на царскую милость, на золотую табакерку или перстень. Вот и в «Евгении Онегине» речь идет о любви, о соперничестве, о разочарованиях сноба, но неизменно прорывается патриотический контекст:
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Здесь